К судьбе лицом

Было немного досадно: это отнимает время. Выкорчевывать зеленые посевы слишком просто. Убивать весну – не приносит удовольствия: нет ни агонии противника, ни ощущения превосходства…

Все равно как переломить хрупкий стебелек нарцисса.

Но долг есть долг даже для Владык.

В таламе я не стал зажигать светильников. Неторопливо испарил фарос и хитон. Двузубец отставил бережно – ненадолго, долг не занимает много времени, если без фанатизма.

Она притихла и посмотрела с недоумением, когда я кивком указал ей на ложе. Не осмелилась ослушаться: легла, снимая хитон. Пыталась вглядеться в мое лицо со смутной тревогой.

– Аид, постой… что с тобой такое?!

Зевс была прав (он у нас вообще правее всех правых). Когда говорил, передергивая плечами: «В первый раз – азарт завоевателя. Потом – приятные открытия разведчика. После десятого – рутина рудокопа… или с чем там сравнить?»

Посейдон давился хохотом, мелькал налившимися алым щеками. «Ты гляди, как живописует, а?! Нет, чисто как мудрец какой береговую линию описывает! А если больше? Ну, там, не знаю, в сотый раз?!»

«В сотый – долг, – с серьезным видом поднимал палец Зевс. – Так можно только с женой. Ничего нового – но стиснуть зубы и вперед. Будто в сотый раз берешь ту же крепость: стена в руинах – перепрыгнуть можно, из жителей – плюгавая старуха и одноногий рыбак, из трофеев – овца, которая сама от старости околела. Идешь в атаку шагом, каждый холм знакомый, а сам о чем угодно думаешь: об обеде, о дневном отдыхе, о дальних странствиях…»

Об обеде и дневном отдыхе не думалось. Пока брал податливое тело, скользил пальцами по тысячекратно исследованным изгибам, одолевала тоска. С отстраненным изумлением вспоминались другие ночи: рвались клочьями в памяти, таяли без остатка. Было ли – по-другому? Или – так, сонное внушение, бред из историй, увиденных в глазах теней?

У Владык бывает только так. Только долг. Насыщение принадлежащим тебе телом женщины – такое же, как насыщение едой или сном.

Плотно сжатые губы. Открытые глаза. Толчок за толчком – опостылевшие телодвижения, которые должны закончиться вспышкой обязательного удовольствия.

Когда она отвернулась, чтобы зарыдать в подушку, я стряхнул одеяло и поднялся. Экономным, скупым движением, облекся в одежды. Взял двузубец.

Нужно все-таки найти достойного противника. Не женой же скуку разгонять, в самом деле.

– Теперь можешь отправляться на пир, – слова скользили легко, будто выговаривал их каждый год, столетия выполнения супружеского долга. – Свита ждет свою госпожу. Меня не будет. Дела.

День бесконечных встреч. Мир тревожно переминается – с лапы на лапу. Предвкушает встречу – еще одну.

Правда, не сегодня, даже не в этом месяце, а потому будет время подготовиться, судить, может, победить еще несколько раз…

– Аид!

Задыхающийся голос догнал от дверей. Так, будто сделано и сказано было не все.

– Чем я… что я… это Афродита? Да? Мне рассказали, что ее здесь видели. Она наплела тебе что-то обо мне? Ты гневаешься из-за этого?

Почему-то все лучше получает усмехаться. Я знаю эту усмешку: отражение земли у истоков Стикса – сухую, холодную, подземную. Так мир приподнимает уголки губ в ощере, когда видит новую жертву.

– Если бы я гневался – я проявлял бы свой гнев не на ложе. Вспомни об участи Тесея и его дружка. У меня богатая фантазия, когда дело касается казней. Ты же помнишь об этом?

Она сидела среди скомканных одеял и простыней, на разворошенных потрохах постели. Перепутанные волосы спускались на лицо, и она смахивала ими слезы. Хотела что-то сказать – не могла. Спросить – не решалась.

Впрочем, Владыка справедлив. Я могу ответить даже на неспрошенные вопросы.

– Мне наплевать на то, что могла и чего не могла сказать Афродита. Избавь меня от бабских сплетен. Теперь, когда я выполнил свой долг, меня ждет вотчина. Ты хотела говорить о чем-то еще?

Ни говорить, ни возражать. Ни о чем, вернее, не о чем.

Потому что долг иным быть не может.

– Я ожидаю тебя на судах, – сказал я, отворачиваясь. – Убери зелень из одежд: она не к лицу владычице моего мира.

Из-за тяжелой захлопнувшейся за мной двери талама донеслось что-то невнятное.

Вздох? Стон? Плач?

Может, я все же не такой плохой ученик. Быстро учусь отсеивать несущественное.

Скука приобняла за плечи. Шепнула: одна победа. Впереди еще.

Ты помнишь? Ждут.

Другие – недоломанные, помнящие то, что подлежит забвению.

В груди мира – в моей груди – рождалось теплое чувство спокойного превосходства.

* * *

– В-владыка… вот.

Гермес пытался скукожиться высохшим на солнце фиником. Втягивал голову в плечи при виде моего лица. Мог бы – наверное, надел бы шлем и исчез, но я не давал разрешения, а за последние месяцы Психопомп успел выучить, чем чревато недовольство царя.

Так что и удрать не старался. Только все прикрывался спутником – высоким, широкоплечим. Тем, из-за кого выдернул меня на поверхность: спутник, видите ли, наотрез отказывается ко мне спускаться. Но поговорить желает непременно. Рвется. И настаивает на секретности, потому имя спутника вестник назвать не может.