К судьбе лицом

Она не могла не прийти – раз навестила даже Деметру, не утерпела, намекнула… Не могла не прийти к кому-то еще. До родов или после, скорее – после, поделиться гордостью роженицы, показать деточек… Говорят, Геракл снял Прометея со скалы – не к нему ли? Нет, Провидец слишком переполнен жалостью ко всему живому. Тогда к Эпиметею? К Плеядам, дочерям Атланта, которые, я слышал, собираются податься светить на небо?

– Она говорила с Хироном.

Наставник героев. Сын Крона. Зачатый, когда отец превратился в жеребца, а потому рожденный кентавром. Пожалуй, это был хороший выбор, Мать-Гея. Кентавр не лез в Титаномахию. Потом обосновался на Пелионе и тоже ни во что не вмешивался. И все в один голос трубят о его мудрости, потому ты могла рассчитывать не только показать деточек, но и получить мудрый совет.

– Кентавр был на Флеграх?

– Не знаю. Знаю только, что Гея посетила его на Пелионе. Потом и он, и она исчезли. Шагнули.

То, что ты думаешь, ты можешь и не договаривать, Солнцеликий. Я и так у тебя это в глазах вижу. Там много чего – и восход укоризны, и зенит усталости, и даже закат гнева… А еще там – уверенность, что да. Хирон был на Флеграх. Видел будущее олимпийцев.

Ты уже сказал мне достаточно много – но воры жадны, и я попробую еще.

– Он вернулся на Пелион один?

Титан качнул головой. Рассеянно запустил в отросшие кудри пальцы. Потянул так, будто хотел что-то вырвать. То ли кудри, то ли пальцы…

– Они пришли вдвоем. Гея выглядела встревоженной. Кентавр выглядел… с ним в последнее время ничего не поймешь. С того момента, как Геракл ранил его своей стрелой, Хирон всегда выглядит одинаково: полупокойником. Говорили они недолго. Потом Гея ушла, а он отправился в свою пещеру.

Хорошо, Гиперионид. Просто отлично. У тебя зоркие глаза – Деметра наверняка проверила, когда ты ей описывал, как я похищал Кору. Теперь проверим насчет слуха. Помнится, бабские ссоры в своем дворце ты различал краем уха, из конюшни и посреди ржания лошадей. Что насчет того, что говорится на земле?

– Из их разговора… – теперь Гелиос выглядел смущенным. Одно дело – когда про тебя знают, что ты подглядываешь, так ведь это уже все и давно. А вот что ты еще и подслушиваешь… – Они говорили тихо, Кронид. Я не могу поручиться, что он вообще сказал это…

– Что?!

– Об Ананке, которая у каждого за плечами. О том, что любые саженцы… любые саженцы могут быть убиты.

Вот оно. Вот.

Приливная волна ликования в груди. Тартар полегчал на плечах – или показалось?!

Впустую клацнули ножницы Атропос – не по наши нити.

Любые саженцы. Могут. Быть. Убиты.

Даже те, что любовно высадила матушка-Гея на погибель нам. Взрастила из семени Тартара.

Лекарство от олимпийской болезни тоже можно уничтожить. Есть средство – о, Хаос! – есть, и я найду его, и первым делом я отправлюсь на Пелион. Не зря же этого кентавра считают мудрым.

Не зря и Мать-Гея выглядела встревоженной.

Мудрые просто так словами не бросаются. Возможно – нет, не возможно, вероятно, что Хирон усмотрел еще и – как…

Гелиос все тер лоб. Блуждал глазами по покою и бесцельно крутил в руках кубок. Кубок брызгал в глаза стаями бешеных солнечных зайцев…

– Послушай… лучше проси что-нибудь другое. О других. Иначе окажется, что ты зря пришел сюда. Подставился под плетку, – и с тяжким вздохом, всей необъятной грудью: – Ты ничего не узнаешь у Хирона.

Дернул пшеничным усом – усмехнулся сомнению у меня в глазах.

Я хорошо умею узнавать, Гиперионид. У живых. У мертвых даже лучше, чем у живых. Кентавр упрям, я слышал об этом еще во времена Титаномахии, но вряд ли он упрям настолько, чтобы…

– Ты ничего у него не узнаешь, - спокойно повторил сын титанов. – Гея знает, что Хирон мудр. Потому она потребовала у него клятву. Эту самую клятву.

Нахмурил посеребренные сединой брови, помахал рукой. Да, «нельзя с тьмой». Помню.

Гелиос встал, походил по светлому чертогу молча, сгорбив плечи. И все тер, тер лоб широченной ладонью. Дырку, что ли, протереть надумал?

– Аполлон рвется к власти. Ой, рвется… Начал вот заходить. Мол, ты бог солнца, меня тоже со светом равняют, почему бы за чашкой амброзии не посидеть?! Спрашивает: не устал ли я со своими жеребцами каждый день, по одной дороге. Намекал, что может подменить – денек-два, не больше… Эй, кто там, амброзии, что ли!

Служанка – лунолицая, полногрудая – вбежала так быстро, что я едва успел надеть шлем. Гелиос развеселился, шлепнул служанку под зад, мощно, так, что она с визгом унеслась за дверь. Захохотал и подхватил кубок – амброзия опасно плеснула к краям.

– А я уйду! Возьму – и уйду! Вожжи – Аполлону, а сам куда-нибудь… Потому что это будет страшнее путешествия моего мальчика. Быть на моем обычном пути, когда они там, на Флеграх, поднимутся против вас… а вы не сможете их остановить! Хоть ты-то понимаешь, что не сможете?!

Глаза Гелиоса стали полуденными солнцами – жгучими и злыми. Иссушающими до дна – вот только Тартарскую бездну не так уж просто иссушить.

– Хирон клялся Стиксом? – тихо переспросил я.

Первый учитель в ответ качнул кубком: чашу поднимем за Аида Хитроумного! И двух часов не прошло, как понял!