К своей звезде

Шульга обиделся и ушел со стоянки не простившись. Он не мог, даже привлекая на помощь всю фантазию, поверить, что вертолет, которому он посвятил всю службу, можно вот так, с первого раза, взнуздать и заставить делать все, чего от него потребует такой, как Ефимов, наглец. «Этого не может быть, даже если и было на самом деле».

Через два дня его вызвали на совещание в штаб ВВС. Примчавшись за час до начала в актовый зал, Шульга начал искать командира авиаполка, в котором служил Ефимов. Но в коридорной суете, когда к тебе может подойти кто угодно и зачем угодно, разве поговоришь толком?

– Иван Дмитрич, – перехватил он за рукав Волкова. – На два слова. Ты знаешь, что твоего Ефимова ко мне перевели?

– Ну и как он?

Волков безразлично сказал эти слова, и Шульгу почему-то задела такая незаинтересованность командира в судьбе своего бывшего подчиненного. У командующего куда как больше забот, а он и участие проявил, и сожаление высказал.

– Он-то вполне нормально, – сказал Шульга, – а вот твою позицию я бы хотел знать.

– При чем тут моя позиция? Это решение командующего войсками округа. Ефимову все говорили: не строй из себя святого. Просили даже – помолчи. Большие люди просили.

– Что все-таки произошло?

– Долго рассказывать. Извини.

– Постой, один короткий вопрос. Он летал когда-нибудь на вертолетах?

Волков оживился.

– Уже летать просится?

– Уже летает, – с удовольствием сказал Шульга. – Да еще как. Почему и спрашиваю.

– Это на него похоже, – в голосе Волкова зазвучали предупреждающие ноты. – Не летал он никогда на вертолетах. Не верь. И держи с ним ухо востро. Летчик он не просто способный, талантливый. За что и обидно. А наказан правильно.

– Ну, посмотрим. От наказания, говорят итальянцы, хороший улучшается, а плохой ухудшается.

«Нет, к черту эмоции, симпатии и антипатии, – думал Шульга по дороге домой. – Есть порядок, есть проверенная годами методика обучения, есть руководящие документы. Не дай бог, случится что, нас никто не поймет. Никто даже слушать не станет. На смех подымут. Летать пусть летает, но так же, как и все: два-три года на правом сиденье, а там – посмотрим».

Уже через несколько минут, когда Шульга, казалось, обрел окончательное душевное равновесие от твердо принятого решения, его радужное настроение начало потихоньку гаснуть, и вскоре он стал напоминать грозовую тучу. Первый ее разряд принял на себя ничего не понявший Свищенко.

– Чего ты все улыбаешься? – набросился вдруг на него Шульга. – О чем ты думаешь в полете? Обленился, как старый кот! Мышей перестал ловить! Нет, я за тебя возьмусь. Через неделю будешь мне сдавать на классность по полному объему. Я посмотрю, как будешь отвечать. Ишь, устроился… Учиться не хочу, выдвигаться не желаю. Ты не в колхозе на тракторе. Это армия. Без желания выдвигаться здесь делать нечего. Потому и обрастаем жирком благодушия, что думаем только о своей заднице – как бы уберечь ее от ремня. А дело – хрен с ним. Люди, которые думают о деле больше, чем о себе, нам как кость в горле. Неудобны они нам, совесть бередят. Вот мы их и давим. Где приказом, где инструкцией, а где и просто самолюбием. Чтобы не высовывались, не показывали, что лучше нас. Нет, Свищенко, этот номер не пройдет. Понял?

– Так точно, товарищ командир, – сказал тот спокойно, всем видом показывая, что разряд гнева он благополучно пропустил в песок.

– Нет, ты еще ничего не понял, – уже тише сказал Шульга. – Но поймешь.

И эта тихая реплика встревожила техника больше, чем весь обличительно-гневный монолог. Он посмотрел на командира, беспокойно заерзал, пожал плечами, махнул рукой:

– Хочь стреляйте, хочь вешайте. Я не знаю, чим провинився.

«Нет, – думал Шульга, – я все сделаю, чтобы Ефимов показал вам, как надо служить, как надо летать и как вообще к делу относиться. Это чушь собачья, что в наши дни перевелись Чкаловы. Просто тогда было больше людей, которые не боялись брать на себя ответственность, которые давали таким, как Чкалов, возможность проявить свой талант».

Шульга безусловно знал, что и Чкалова отчисляли за недисциплинированность из истребительной авиации, но это не вписывалось в его гневно-обличительные размышления, и он о «таких мелочах» даже вспоминать не хотел, не то что полемизировать с самим собой. А вот идея вырастить своего Чкалова захватила его своей возвышенной привлекательностью.

А что? Страдать, так за святое дело. Пусть знают наших! Официально он летчик-снайпер, значит и полеты ему будем планировать на подтверждение классности. Под завязку! А потом еще знакомому корреспонденту позвоню, пусть распишет…

– Товарищ командир, – вернул его к реальности штурман, – подходим к контрольной точке. Я предлагаю входить в ущелье восточным маршрутом.

Шульга все еще был в воспоминаниях, будто заново переживал приятные волнения тех далеких дней, и этот нелепый вопрос задал штурману механически, чтобы выиграть время и сообразить что к чему.

– Такой крюк давать?

– Зато быстрее будем в зоне прямой радиовидимости. С восточной стороны ущелье более широкое, без изгибов. Скоро рассвет, зайдем со стороны солнца.