К своим

— Для первого, — усмехнулся Валера, торопливо положил на стол металлический рубль и бросился со всех ног вон от своей жалости, немогущества, от этой уже отлетающей души. Стакан его остался нетронутым.

Детские сады в этом далеком городе были схожи с чудом. Чего здесь только не было! И выложенные плиткой бассейны, и огромные вечнозеленые оранжереи, и какие-то веселые горки, и фонтаны. А главное — цветущие, сияющие, нарядные, абсолютно счастливые лица детишек. И в ответ невольно расцветали лица родителей, в основном молодых, немногих бабушек и дедушек, пытающихся унять, усмирить и одновременно приласкать это счастливо орущее, неистовое от радости жизни маленькое воинство.

Валера, прислонившись к стене, наблюдал за всем этим пиршеством жизни. Ему было и приятно, и неудобно, и как-то пронзительно грустно.

— А вы, дяденька, за кем пришли? За Машенькой Орловой? Она вон там… — показывали ребята на одиноко играющую около бассейна жгуче-черную девочку.

— Нет, у меня мальчик, — неожиданно ответил Валера.

— Вы за кем? — спросила молодая воспитательница.

— Да я так… Скажите, вы всех детей берете? Места у вас есть в садике?

— Через производство хлопочите. — Женщина нахмурилась. — Не хватает мест. А что делать. Не успеют приехать — и сразу рожать. Как будто нет у них других развлечений.

— Разве плохо?

— Вот я родила — и теперь из-за него здесь работаю. А до того в яслях. А я ведь химик по специальности.

— А я — плавильщик. Возьмете к себе? — Валера улыбнулся. — Поваром? — И зашагал прочь.

Он вошел в общежитие. Вахтерша с вязаньем молча подала ему телеграмму. На раскладушке под висящими в раздевалке бушлатами лежал Кабан с перевязанной рукой.

— Ты чего здесь?

— А тебе-то че? — лениво ответил Кабан. — Отдыхаю.

— Не мог поосторожней у печи? Из-за тебя чуть…

— Знаем, как ты права качал. Совесть плавильного отделения! Ха! Шестерка!

Валера опустил голову, сжал кулаки. Потом вскрыл телеграмму, удивился: «Ждем тридцатого день рождения». И подпись: «Кирилл Сергеевич».

— От кого это тебе, Иванов? Чей день рождения? — Тетя Маша всезнающе смотрела из-за очков.

— А какая разница, — пожал плечами Иванов и радостно добавил: — Еду, теть Маш!

— Куда ж етто?

— К своим, теть Маш, к своим!.. Знаешь что, Кабан? — Валера ласково наклонился к приятелю. — Я кто угодно, только не шестерка! Понял?

Валера стоял около горбольницы. В пушистой шубке вышла Нина, сестра из кабинета флюорографии. Валера шагнул навстречу.

— Простите? — Нина не узнала его.

— Приглашаю прокатиться на материк, — срывающимся голосом выговорил Валера.

— А, это вы… Шутник.

— Так как, поехали?

— Прям вот так? Прям сейчас? — смеется Нина.

— Почему сейчас? Можно перекусить на дорожку…

«Я могилку милой искал», — пел в ресторане полный человек неопределенного возраста по имени Жора. В бабочке, в грязноватом ресторанном смокинге. Пел за столиком Валеры и Нины, где веселье было в разгаре — сидели какие-то явно случайные, внезапно возникшие ресторанные приятели, присел даже метрдотель. А Валере сейчас было нужно, чтобы рядом с ним были люди, люди, люди…

Пел Жора превосходно, и все в ресторане забыли о несоответствии высокого серебряного голоса и грузной расплывчатой фигуры. Летучее напряжение счастья шло от этого свободного голоса. Валера даже прикрыл глаза.

Официанты и поварихи сгрудились в боковом переходе, и метрдотель смахивал слезу.

«Долго я могилку искал…»

— Знаешь стихи: «Вот дом, который построил Джек»? — тихо спросил Валера, наклонившись к Нине.

— Блейк в переводе Маршака. «А это синица, которая…» И еще про кошку. Наизусть не знаю…

— Жаль! Хорошие стихи. Душевные. Я к ним привязался.

— А ты вообще привязчивый, — улыбнулась Нина. — Я заметила.

— Нет, просто живешь-живешь, как по. течению, а потом вдруг подумаешь: а что ты такое? Помог ты кому-нибудь? Осчастливил? Да просто — не ради же одних денег мы на работу идем… Спим. Едим… Детей рожаем. Какая-то основа всего этого должна быть?

— Должна, — все еще продолжая улыбаться, кивнула Нина.

— Прогресс, скажешь?

— Нет, не скажу.

— И я не скажу. Мне подай человека…

— Так ты меня решил осчастливить? — осторожно спросила Нина.

Валера глянул на нее, как будто впервые увидел.

— И тебя, конечно, — уверенно, как само собой разумеющееся, согласился он. — И не только тебя! Я вот тут плюхнулся… Хотел, как всем лучше. А оказывается, так, чтобы всем лучше, — так не бывает…

— А ты не всех… Ты хоть одного… — тихо сказала Нина.

Валера придвинулся и взял ее за руку:

— Нет, мне одного мало! Я в таком месте вырос, где для одного…

— Где «один за всех и все за одного»?

— А ты откуда знаешь? — выпялил глаза Валера. — Нет, ты все-таки молодец! Ты все-таки человек! Хочешь, поедем туда?

— Хочу. Возьмешь?

— Решено! И чур, не отказываться потом!

Грянул оркестр, и Нина неожиданно наклонилась и поцеловала его, бережно, как маленького: «Ох, ты горе мое… Мало ему одного… Горюшко…»

А он буквально расцвел от счастья.

Валера, увешанный сумками, продирался сквозь толпу перед входом в кафе «Лама». Нина еле поспевала за ним. В витринах кафе вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли орнаменты из лампочек: «Дискотека».