К вам идет почтальон

«Обстоятельства вынудили меня покинуть Кавказ суровым и долгим путем, на лошади, а временами и пешком. В селении Хадар я едва не был схвачен людьми всероссийского самодержца. Я поспешно бежал, оставив на попечение муллы, почтенного Хаджи Селима, часть своего багажа, в том числе коллекцию оружия, а также записи о верованиях и обычаях горцев и словарь языка, составленный в бытность у друга моего и родственника князя Дагомука».

— Твоя пометка? — спросил Ковалев, протягивая брошюру Байрамову.

Абзац был помечен на полях птичкой.

— Нет, я не пачкаю книг. Это Кася, — он мягко улыбнулся. — Практикантка наша. Замучила меня…

— Да?

— Стремится в Хадар. Искать материалы Дюка.

— Хадар, — повторил Ковалев. — Какой Хадар? У границы, недалеко от пятой заставы? Колхоз имени Низами?

— Этот самый, — подтвердил Байрамов. — Старый, конечно.

Ковалев знал: вот уже лет двадцать назад появился Новый Хадар, основанный в плодородной долине. А Старый Хадар обезлюдел, дома его пустыми оконцами смотрят с каменистого склона. Ковалев как-то забрел туда. В одичавшем саду он увидел следы медведя, лакомившегося яблоками. На покинутом кладбище Ковалев застал нескольких стариков, пришедших помолиться.

— Хорошо бы найти материалы Дюка, — сказал Байрамов, — словарь, главное.

— Зачем?

— Вопрос сложный. Уверенности никакой нет, конечно… Но, видишь ли, есть нерасшифрованные тексты. На том камне, например, где «слеза на реснице», — изречение арабское, а остальное черт его ведает на каком языке!. Буквы арабские, а звуки… Странные звуки, непохожие ни на тюркскую, ни на иранскую группу, и с грузинским несходные.

Байрамов прибавил, что в ученом мире по поводу этих текстов разгораются споры. Язык племени князя Дагомука, племени исчезнувшего, является остатком какого-то древнего языка. Постигнуть его важно и филологам и историкам.

— Мы вряд ли найдем что-нибудь в Хадаре, — закончил он. — Краеведы давно бы докопались… И передали бы нам. Но попытаться стоит.

Ковалев потянул к себе инвентарную опись, лежавшую на столе, и на уголке автоматической ручкой набросал трезубец.

— Смотри, — сказал он. — Вот, мне кажется, родовой знак князя Дагомука.

Байрамов поднял брови:

— Откуда ты…

— Твой хлеб отбиваю, — засмеялся Ковалев.

— Идем, — Байрамов встал. — Идем, я тебе покажу один экспонат.

Они вошли в зал этнографического отдела музея, в знакомый Ковалеву зал с арбой посредине. Пионеры уже ушли, по паркету шлепали войлочные туфли дежурной. Миновав целую анфиладу витрин, Байрамов подвел пограничника к щиту с домашней утварью горцев. На полочке чернела широкая, ковшеобразная деревянная чаша. Байрамов снял ее.

— Из дворца князя Дагомука, — сказал он.

Пальцы его поворачивали чашу, свет скользил по темной поверхности, обнажая надпись, охватившую ободок, значки, нацарапанные по бокам. Он, Байрамов, напечатал статью о чаше. Ведь значки — родовые эмблемы. Их тут десятки, вырезаны они, скорее всего, подкинжальным ножичком. Его извлекали из ножен, чтобы резать фрукты, мясо или поставить тамгу, как вот здесь. Вообще-то тамги редко встречаются на посуде. Надо было разобраться… И Байрамов установил — на чаше расписывались почетные гости, ставили тамги на память хозяину. У других князей для этого служила притолока, а в аристократических домах Европы — специальная книга. На пирах чаша ходила по кругу… Но самое занятное — надпись. Надпись, сделанная, видимо, по приказу самого Дагомука, перемежающаяся его трезубцами. Вероятно, это застольное приветствие: «Да будет радость пьющему» или что-нибудь в этом роде. Прочитать не смог еще никто.

Байрамов бережно водрузил чашу на место и посмотрел на Ковалева. Вероятно, ему скучно слушать подробности, существенные лишь для исследователя? Но этнограф ошибся, — Ковалев был весь внимание.

Здесь, в музее, Ковалев чувствовал себя словно в лабиринте Старого города: полумрак и свет, неожиданные повороты, кусочки чужой жизни, отгороженной калитками-витринами. Сейчас он отдалялся от настоятельного, жгучего сегодня, погружался в давнее прошлое, и всё-таки шел за проводником — Байрамовым.

Археолог, увлекшись, демонстрировал ему пороховницы с насечкой по серебру, редкостные пояса.

— Тоже Дагомука? — спросил капитан.

— Нет. Его только чаша. Захватил ее русский офицер, который вступил тогда в земли Дагомука в аул Гмох, а потомок этого офицера подарил чашу музею.

Что же выяснилось? Ковалев подводил итог тому, что узнал. Леопольд Дюк, дед нынешнего, породнился с вождем племени, ныне несуществующего. Племя с трезубцем говорило на неизвестном нам языке, очень интересном для науки…

— Значит, племя исчезло? — спросил Ковалев. — Это твердо установлено?