К вам идет почтальон

Вот и всё. Бумаги больше ничего не расскажут об Уразбаеве. По крайней мере, здешние, в Южном порту. Остается послать запрос в Ташкент. Учтена ли кем-нибудь служба у частника? Какие-нибудь следы пребывания уста-пловчи в Ташкенте должны же быть! Ковалев послал запрос.

Иногда ему представлялось, что он барахтается без толку в массе бумаг.

Может быть, он чего-то недоглядел? Правда, многое отвлекало в эти дни, мешало сосредоточиться. Он не мог не думать о Баскове. Страдал за Баскова. И еще больше досадовал на себя, на свою беспомощность. Он вспоминал войну, бой в Пинских болотах, в густом тумане. Вот и сейчас… Битва с Дюком завязалась, но позиция врага, его цели, направление удара еще неразличимы. И он — Ковалев — и пограничники в наряде, на горных тропах, и бедняга Басков и Кася вовлечены в эту битву.

За всю неделю он только раз видел Касю. Пришел в музей, чтобы пригласить ее в кино. Застал Касю в хранилище с Байрамовым за разборкой деревянной утвари. Кася выглядела совсем девочкой рядом с «Философом».

«А ведь мы с ним ровесники», — подумал Ковалев. Ему стало стыдно. Кася держала резное блюдо из самшита. Ковалев хотел пожать ей запястье, но смутился, сухо кивнул и заговорил с Байрамовым.

— Устал, — пожаловался капитан. — Не вылезаю из бумаг. Решил проведать тебя.

Кася обиженно поджала губы, отвернулась. Тебя? Значит, одного Байрамова? Ее тянуло к Ковалеву, ей было хорошо в присутствии этого спокойного, уверенного, сильного человека. Нравились его неторопливые движения, манера засовывать руки под ремень, сзади.

Сегодня он почему-то не такой, как всегда. Что с ним? Как будто расстроен чем-то… Кася вслушивалась в голоса удалившихся мужчин.

— Идем, — басил Байрамов. — У нас новая экспозиция. Искусство горцев. Замечательная экспозиция. Увидишь. Музей, брат, лучший отдых…

— Я встретил Уразбаева, уста-пловчи. Помнишь его? — спросил Ковалев без всякой задней мысли, скорее для того, чтобы поддержать беседу.

— Еще бы, он ходит к нам.

— Вот как?

— Активный посетитель.

— Да?.. Что же его привлекает? — оживился Ковалев.

— Не знаю… «Здравствуй, — говорит, — начальник, старину посмотреть хочу». Пожалуй, вот этот зал он особенно любит. А впрочем…

Ковалев огляделся. Знакомый зал! Посредине арба — высохшая, жалкая и словно обветшавшая с тех пор, как он был здесь в последний раз. Неестественно статные, большеглазые джигиты с кинжалами, — за стеклами витрин. И чаша. Чаша из княжеского дворца, украшенная тамгами, с надписью на языке народа Элана.

Случайно ли, что Уразбаеву полюбился именно этот зал? Как знать…

Подошла Кася. Ей нужна инвентарная опись. Куда Байрамов положил ее? Взглянула на Ковалева, круто повернулась на каблуках и ушла. Капитану до боли захотелось удержать ее. Если бы не Байрамов… «Философ» ведь всё замечает.

А Касе не очень-то нужна была опись музейного имущества. Она придумала предлог… А он… он даже не повернулся в ее сторону!

Ну и пусть! В конце концов, что она для Ковалева… Девчонка! Она с жаром принялась за работу. Пусть, пусть! Из глубокого пыльного короба пахло смолой, лесом. Кася вынимала блюда, миски, ложки, вырезанные из дерева.

«Верно, и попрощаться не зайдет», — решила она. Но ошиблась, Ковалев пришел.

— Сокровища свои перетряхиваете? — сказал он. — На этом сундуке, должно быть, сидел какой-нибудь Скупой рыцарь. Правда?

Он улыбался. «А глаза тревожные, — подумалось Касе. — Кажется, он еще что-то хочет сказать».

Они были одни в узкой, длинной комнате хранилища, под круглым окном-амбразурой. И всё-таки смущение, нелепое, давно не испытанное смущение не оставило Ковалева и здесь.

Он спросил ее, как идет работа, есть ли надежда разрешить научную загадку — открыть племя Элана. И опять она почувствовала недосказанность в этих словах.

— Конечно, надеюсь, — ответила она.

— Ну, желаю успеха, — сказал он и приложил руку к козырьку.

— И вам также, — молвила она.

Он медлил. Взял зачем-то карандаш со стола, повертел… Нет, уходит. Ушел!

«Очень я ей нужен, — твердил себе Ковалев, спускаясь по лестнице. — И вообще, нашел время ухаживать!» То, что он услышал от Байрамова, снова напомнило ему битву в тумане. Уразбаев в музее, у чаши… Нет, не случайно!

Между тем штаб время от времени получал вести о Баскове. От перебежчика — голодного, оборванного крестьянина — стало известно, что русского солдата держат близ кордона, на пограничном посту. И что солдат этот, говорят, тот самый, который вместе с товарищем застрелил старика, шедшего на советскую сторону. Впрочем, недавно в деревнях стали утверждать иное — будто стрелял Сафар-мирза. Перебежчик тоже склонялся к такому толкованию. Ведь Сафар-мирза дурной человек и в молодости жил разбоем, грабил и русских и своих.