К вам обращаюсь, дамы и господа

Неподалёку от нашего домика был красивый пруд с маленьким водопадом. Мы разделись и стали плескаться, а дядя Левон вскарабкался на камни и стал прямо под водопад, подставив воде широкую волосатую грудь. Мы последовали его примеру, но под тяжестью воды свалились на дно и стали кувыркаться в быстром течении Пруд был полон рыбы, и домой мы вернулись с нанизанной на бечёвку связкой форели, которую мама зажарила к завтраку. Какая же она была вкусная! Мама радовалась, что дядя Левон вновь обрёл свою обычную жизнерадостность, а не предаётся вместе с ней скорби по брату.

Дядя Левон взял в деревню свою двустволку. Уходил на охоту и возвращался всякий раз с полной сеткой куропаток и перепелов. Мать жарила их к ужину, да ещё часть отсылала родственникам и соседям. После ужина мы обычно выходили посидеть у калитки. Пока мать и тётя Азнив вязали, а Виктория плела свои замысловатые кружева, дядя Левон рассказывал захватывающие истории о революционерах, о том, как молодёжь деревни воевала против лазов и жандармов и своей храбростью на войне снискала себе известность даже у болгар-комитаджи[10] в Македонии; как «армяне-революционеры» захватили Оттоманский банк в Константинополе и грозились его взорвать, если не будут проведены реформы; как в Карабахе великий Давид Бек наголову разбил персов, турок и курдов; как в горах Киликии зейтунские крестьяне обратили в бегство пятидесятитысячную турецкую армию и не сложили оружия до тех пор, пока не вмешались великие державы и не пообещали защитить их права.

— Туркам никогда не удавалось покорить Зейтун, — говорил дядя Левон. — Да и в Сасуне такой же храбрый народ.

Меня эти рассказы так возбуждали, что я, заново воскрешая в памяти эти битвы, с криком «Бах! Бах! Бах!» носился по двору как угорелый.

— Вот опять с ума спятил, — с улыбкой говорила мама.

Дядя Левон всегда прерывал рассказ в самом интересном месте. Мы с Оником умирали от любопытства, но он держал нас в напряжённом ожидании до следующего вечера. Спали мы, мужчины, втроём в одной комнате, и когда ночью во дворе завывали шакалы, дядя Левон хватал ружьё и палил в окно. Остаток ночи они старались держаться подальше от нашего двора. Ни одного шакала он не застрелил, да я их никогда и не видел.

По вечерам на деревенской площади молодёжь водила весёлые хороводы, играла в карты, беседовала, вызывала духи умерших, устраивала вылазки и пикники. Дети поставили пьесу, в которой я играл солдата, нарисовав себе жжённой пробкой чёрные усы. Взрослые согласились прийти к нам на представление в наспех сколоченный театр и заплатить за вход.

По воскресным вечерам крестьяне устраивали на деревенской площади танцы; мужчины — в костюмах лазов, женщины — в вишнёвых бархатных и шёлковых одеждах, в круглых бархатных шапочках, увешанных золотыми монетами, и красных башмачках с серебряными пряжками. Они танцевали, держась за руки или плечи, смыкая и размыкая круг. Ведущий размахивал платком и выполнял самые затейливые движения.

Иногда мужчины отделялись от женщин и, подняв руки над головой, взявшись мизинцами, танцевали на носках. Лица мужчин выражали полное самозабвение. Этот ритмичный круг то смыкался — тогда они касались друг друга грудью, то широко размыкался. Они приседали на одно колено и с криком «Алашага!» вскакивали и приседали на другое колено, потом с тем же воинственным кличем подрагивая всем телом начинали стремительно кружиться, взявшись за руки. Подрагивание и являлось самой характерной чертой мужского танца. Тем временем звуки волынок и барабанная дробь достигали самых пронзительных и воинственных нот, одинаково заражая огнём и горожан и деревенских. Выстрелы из огнестрельного оружия прибавляли веселья этим танцам, обычно завершавшимся ещё одной помолвкой или свадьбой.

Наконец приехал и отец верхом на лошади, смешно выставив вперёд ноги, а душа у него, как говорится, уходила в пятки, и мы, глядя на него, не могли удержаться от смеха. С лошади он не падал каким-то чудом — хуже него ездока я не видел. Приехал он в сопровождении своих племянников Геворка и Вртанеса, оба провизоры (как, впрочем, и их отец: фармацевтика была семейной профессией).

Отец был полон решимости веселиться до упаду после напряжённого года работы без выходных. Два дня он провёл, навещая друзей, часть которых проживала в греческой деревне, и везде всех смешил. Каждое его посещение выливалось в бурное событие, и после этих визитов про отца рассказывали много смешных историй, которые нас смущали. Я ходил с ним в греческую деревню и видел, как восторженно принимали нас его греческие друзья. Они говорили, что заранее не знали о его приезде, иначе бы зажарили в его честь овцу. Греки называли папу «Карапетис», прибавляя греческое окончание к его имени Карапет.