К вящей славе человеческой

Уцелевшим выпали разные судьбы. Кто-то сходил с ума, кто-то бросался по следу убийц, кто-то пытался их опередить у еще не разоренных долин. Сил остановить нашествие не было, оставалось выводить женщин и детей; выигрывая время, заваливая проходы, разрушая мосты. Они бежали, а за спиной горели дома и виноградники… Дорога в никуда оказалась долгой. Дети рождались и росли под скрип повозок, память о доме заносила пыль, но всему приходит конец. Изгнанники нашли другие горы…

Поющие женщины обогнули башню и спустились к спящей воде. Белые покрывала, черные венки, строгие напевы… Как не похожи эти моленья на прежние! Сколько лет прошло, горы и те стали ниже, а реки – спокойней… Куда делись армии Арпала, что сталось с империей? С ее врагами? Время и то, что называют смертью, стерло слишком многое, так отчего прошлое так внезапно ожило и рвется наружу, словно птенец? Неужели молитвы новым богам разбудили старых, или дело в людях? В тех, кто мог уйти и не ушел?

– Что вам надо? – спросил всадник с золотой птицей на изорванном плаще. – Вас не тронут! Они вам даже заплатят за мясо и вино. Арпал милостив к тем, кто не стоит на его пути.

– Мы стоим.

– Даже так? – Сквозь усталость и злость чистым родником пробилось удивление. И благодарность. – Одумайтесь! Мы всего лишь отдали вам горы, которые сами обходили стороной. Жизнь – несопоставимая плата за то, что не стоило ничего. Если не хотите кланяться Льву, уйдите в горы и переждите.

– Наши женщины ушли. Ушли и мужчины. Те, кто не считает себя должниками. Мы остаемся с вами. Мы можем сражаться здесь, но крепость защищать проще, чем просто тропу. Мы построили хорошую крепость выше, у трех родников. Она ваша!

Колокол стих, смолкло пение, рассеялся дым. Бронзовый воин остался один среди доцветающего шиповника. Нет, не один. Два коршуна опустились ему на плечи и застыли, словно сами стали металлом. Они помнили друг друга, они были вместе, и нынешний день принадлежал им и их памяти.

Есть мгновенья, когда чужое присутствие сродни кощунству, а сочувствие еще неуместней, чем равнодушие. Воины это чуют лучше других. Древняя птица с алыми пятнами на крыльях в последний раз бросила взгляд на троих, связанных вечностью, и неспешно полетела прочь. Внизу вилась дорога. В облаках пыли тащились повозки, ехали всадники, брели пешие… Люди покидали Альконью, а над ними, провожая, плыли коршуны.

Взгляд привычно уловил в сухой траве торопливое движение. Кто-то, охваченный ужасом, метнулся прочь от безжалостной крылатой тени. Раньше он был смелее. Когда тащил из горящего дома чужие пожитки, показывал дорогу убийцам, жадно пересчитывал полученное за чужие смерти золото… Или он вынуждал к покорности женщину, грозя ей смертью отца, мужа, ребенка? А может, просто доносил, а потом возвращался домой и спокойно засыпал?

Черный охотник камнем бросился вниз на мерзавца и труса. Нет, всего лишь на полевую крысу. Когти с наслаждением впились в жирное тельце, раздался писк, сразу и жалобный, и негодующий. Мерно взмахивая навек окровавленными крыльями, коршун понес бьющуюся добычу в сторону озера. Он больше не помнил и не сожалел. Он охотился…