К вопросу о добре и зле

Ворон сел, плеснул в чашу лучшего анкарионского вина. На другой стороне огромной кровати, свернувшись клубочком, спала заплаканная девушка.

Свежа, как роза… Действительно. Хотя он бы предпочел иметь дело с ее матерью или даже гувернанткой, — все лучше, чем насмерть перепуганная девственница. Надо избавится от нее поскорее… герой еще объявится…

Что же его разбудило?

Ворон встал, — ноги тонули в ворсе ковра, — накинул халат на обнаженное тело и вышел.

Внизу, в общей зале, все еще продолжалось гуляние. Стоя на галерее, он наблюдал за перепившейся братией. Аристократка была здесь и выглядела так, словно уже умерла. А вот гувернантка наоборот: оживилась, даже похорошела и, похоже, была совсем не против повеселиться в такой компании. Напротив господского стола, занятого в данный момент Скаром, пленницами, бароном по кличке Козырный Туз, и двумя атаманами Лысым Диком и Покойником, стоял старик, которого днем Ворон принял за учителя, и играл на скрипке…

Вот, что оборвало его сон!

Мелодия была пронзительно-тоскливая, как будто отчаявшаяся одинокая душа искала приюта…

— Эй, — Скар оторвался от прелестей преобразившейся гувернантки, — прекрати! Как кота за яйца! Если хочешь остаться при своих…

Похоже, они с музыкантом порядком надоели друг другу.

— Пусть играет…

Сказано было негромко, но его услышали. И не возразили. Коронованному барону не возражают. Особенно такому, как Ворон, заменившему Ройса Весельчака, года два назад поцеловавшегося с плахой. Нравится — пусть слушает, — кто здесь без своих жуков в голове…

При звуках властного голоса пожилой музыкант поднял голову, и на миг его глаза из-за стекол очков встретились с пронзительно-черными глазами вольного барона, стоявшего наверху в небрежно накинутом на голое тело алом халате и с чашей в руке. Поклонившись, он исполнил этюд до конца, а когда снова посмотрел на галерею, она была пуста.

Прежде, чем уйти к себе, барон подозвал одного из бандитов, который был боле менее трезвым и приказал:

— Завтра проводишь скрипача и отдашь это, — тяжелый кошель перекочевал из рук в руки.

* * *

Через два дня геройское трио вступило на ничейные земли. Точнее, ничейными можно было считать уже все территории на расстоянии дневного перехода от Дейла, но в этот день, сами того не зная, они пересекли черту, которая на официальных картах обозначала границу Танкареля. Полдень давно миновал, когда подмытая дождями дорога — а здесь еще были и деревни и дороги, — вывела их к очередному поселку.

Тоже заброшенному. Здесь по крайней мере не было такой разрухи, хотя аккуратно заколоченные ставни и двери производили не менее гнетущее впечатление. Эльф как-то беспокойно оглядывался, как-будто чувствовал неприятный запах, но никак не мог определить его источник.

— Что-то не так, — уронил Райнарт.

— Надеюсь, тут мы ночевать не станем, — зябко повела плечами Гейне, направляясь к колодцу и сталкивая ведро, пока он и Эледвер осматривались: по ее мнению не так было все.

Герой согласно кивнул и свернул к единственному дому, чья дверь вроде бы не была заколочена. Мелигейна провернула ворот, но не успела она зачерпнуть в пригоршню воды, как подскочивший эльф резко ударил ее по руке, опрокидывая ведро обратно.

— Что такое?

— Смотри.

Он начертал над колодезным срубом резкий изломанный знак. Ничего не произошло.

— И?

— Вот именно. Эта вода мертва и ее нельзя пить.

Гейне побледнела, осознав какую глупость только что не совершила. В это время вернулся Райнарт, не объясняя и не рассказывая, что обнаружил, молча сделал знак следовать за ним из деревни, не задерживаясь. Сообщение о колодце его не удивило: люди отсюда не ушли, — они просто умерли. Не сразу: заколачивая дома, хороня умерших в общих могилах и упорно сопротивляясь непонятной напасти. Последний так и лежал в приготовленной для себя домовине, хотя опустить ее в заранее вырытую могилу и закопать было уже некому. Стоило бы отдать эту последнюю дань мужеству, но Райнарт почему-то не хотел беспокоить принцессу и сообщать, куда именно делись жители деревни, поэтому только разбросал солому и поджег, прежде, чем они спешно покинули поселок. Когда слабый ветерок донес до тонкого обоняния эльфа легкий привкус гари, Эледвер обменялся со спутником короткими взглядами: ему ничего говорить и не нужно было, он все давно понял и сам.

Само по себе ничего не делается. Гончие появлялись периодически, разозлить кельпи могли сами местные, но вот что бы кто-то или что-то отняло у воды ее силу — он еще не слышал. И честно говоря, даже не представлял, кем для этого нужно быть и какой силой обладать изначально. Понятно, почему эльфы в такой панике: ведь их силы сродни силам того же кельпи, или сильфов, то есть идут от природы, в отличие от людей-магов, берущих ее у изначальных основ. Отними у эльфа его магию — и эльфа не станет, и оказывается, что есть кто-то, кто на такое способен.