К вопросу о миражах

Наблюдая за уловками Тюрина, Женя вдруг вспомнил, как еще в школе милиции, преподаватели говорили, что при опросе подозреваемого в преступлении, нужно стараться добиться бесконфликтных ситуаций. Важно, чтобы он признал объективно установленные факты и был готов дать признательные показания.

— А вот, Валера, еще объяснения двух человек, с которыми в тот вечер ты играл в карты в подвале пункта приема макулатуры, — не спеша проговорил Кудрин, — они пишут, что тоже видели, как ты ставил на кон эту брошку.

Было заметно, как глаза Тюрина заметались из стороны в сторону, а руки нервно цепляли колени.

Ну, признаю, — немного помолчав, сказал Тюрин, — нашел ее неделю назад на улице.

— А на какой улице, случайно не на Коломенском проезде? — уточнил Женя.

— Не помню, нашел и все тут, — он стоял на своем

— А вот я тебе скажу, что ты ее «нашел» в квартире на Коломенском проезде, — проговорил Кудрин, — ну-ка отверни рукава рубашки.

Тюрин, не совсем понимая просьбы, раскатал оба рукава своей рубашки и Женя увидел, что на правом рукаве отсутствовала пуговица.

— А теперь смотри сюда, — Женя и вынул из своего кармана точно такую же пуговицу, какие были на рубашке «Тюри», — это ее ты потерял в квартире на Коломенском проезде.

— Да мало ли на свете таких пуговиц, да и мужиков много ходят в таких же рубашках с похожими пуговицами, — попытался возразить Тюрин.

— Да нет, «Тюря», пролетаешь ты как фанера над Парижем, — с улыбкой ответил Женя, — криминалистическую экспертизу еще никто не отменял, на ней твои пальчики засветились. А вот и акт экспертизы, где все четко сказано, что пуговица принадлежала именно тебе.

Женя достал из своей папки акт экспертизы и показал его Тюрину.

— Ничего не знаю, и говорить не буду, — вдруг, сказал он и отвернулся от Кудрина.

— Ну что, теперь мой выход, — сказал, улыбнувшись Барышев, и достал из своей папки заявление Ивановой.

— Вот здесь в заявлении некой гражданки Ивановой Люськи сказано, что ты ворвался в «Пельменную» в пьяном виде, где праздновали день рождение повара и устроил скандал, — проговорил он, — но тебе показалось этого мало, ты избил ее и пытался изнасиловать.

— Что? — зарычал Тюрин, — брехня все это, она сама меня первая ударила.

— Первая ударила, — передразнил его Барышев, — ты ведь Тюрин имеешь две ходки в зону и наверняка можешь представить себе, каково будет там с такой статьей.

— Да мы уже с ней как полгода гуляем и написала она из-за злости, — озираясь по сторонам, цедил сквозь зубы разъяренный Тюрин.

— Ну, со злости или нет, а заявление есть, — ответил Глеб, — и еще есть рапорт участкового инспектора, который видел тебя с Ивановой у туалета. Тут написано, как она рыдала от боли после твоего удара в глаз и порванное платье ее также говорит, что так оно и было.

Тюрин весь сжался, голова свесилась вниз, пот ручьями лил с его немытой лысины.

— Хотя у тебя есть альтернатива, — громко сказал Барышев, — ты колешься про квартиру на Коломенском проезде, рассказываешь, кто тебе заказал ее. Да, именно о заказчике, так как тебе видимо было сказано взять со стены только картину, но ты же «Тюря» вор, и не мог ты устоять перед брошкой и деньгами. Ну, а если ты все подробно расскажешь, то я не буду пускать в ход это заявление, а ты всего лишь пойдешь в зону за кражу. Люська твоя, с самого утра пороги обивает и просит вернуть ей заявление.

— А где гарантия, что Вы ей заявление отдадите? — недоверчиво спросил Тюрин.

— Да никакой гарантии тебе никто давать не будет, — разозлился Барышев, а впрочем, пошел ты куда подальше.

Глеб позвал дежурного офицера и попросил отвести «Тюрю» в камеру.

— Все, разговор окончен, пойду регистрировать заявление, — сказал он.

— Стойте, стойте, я все расскажу, только не делайте этого, — упавшим голосом просил Тюрин.

— Одумался, это правильно, — сказал Глеб, — давай рассказывай.

— Первый раз пошел я на зону за кражу в Брянскую колонию для несовершеннолетних еще в 1940 году, — начал говорить Тюрин, — когда началась война, немцы очень быстро стали наступать и тут случилась неразбериха: конвойные куда-то подевались, мы вырвались на волю и побежали в лес. Я, и еще два кореша, набрели на заброшенный хутор и недели три отсиживались там, питаясь ягодами и грибами, этого добра в лесу много было. Но потом все же решили идти, чтобы раздобыть провиант. Путали мы очень долго, пока не вышли к какому-то селу и очень обрадовались. Но наша радость оказалась преждевременной, на дороге у села нас окружили полицаи. Мои кореша побежали было в кусты, но полицай с огромной красной мордой и косыми глазами, хладнокровно расстрелял их из автомата. У меня тогда отказали руки и ноги; я стоял как вкопанный, а тот полицай наставил на меня свой автомат и готов был нажать на курок.