К вопросу о реализме Г. Г. Маркеса

Алексей Бабий К вопросу о реализме Г. Г. Маркеса

^{(о романе одноименного автора «Сто лет одиночества»)} 

Г. Г. Маркес называет себя реалистом. Что ж, каждый художник имеет право на ошибку, особенно в оценке своего творчества. Разумеется, мы не отлучаем Маркеса от реализма на том основании, что ребятишки у него летают на циновках, а попы на стульях. Компетентные товарищи установили, что даже повесть об автономном проживании органа вдыхания может быть причислена к реалистическому направлению. В общем, мы в состоянии понять, что это просто система образов, и не надо быть колумбийцем, чтобы понять, чем отличаются полеты на циновках от полетов на самолете.

Дело не в циновках. Дело в том, что Г. Г. Маркес не знает азбучной истины: существует всего два вида реализма: критический (если роман о том, что у НИХ нет колбасы в магазинах) и социалистический (если роман о том, что у нас ее со временем будет навалом). Поскольку роман Г. Г. Маркеса не попадает под эти критерии, то ясно, что он просто примазывается к реализму.

Мы хотели бы что-то там такое узнать о Колумбии, поскольку она далеко, и чем там колумбийцы дышат, неизвестно. Из романа «Сто лет одиночества» мы не вынесем знания о том, применяют ли в Колумбии травополку и каков там технологический процесс выплавки стали. Зато мы узнаем, что колумбийцы не сеют, не жнут, а занимаются исключительно любовью. Оказывается, колумбийцы могут несколько лет обходиться без пищи (например, пока идет дождь), но без секса не могут никак, и от этого все их проблемы. Точнее говоря, проблем нет: они занимаются этим когда угодно, где угодно и при любых погодных условиях. Но они уже все перепробовали, и поэтому их волнуют такие проблемы: как бы жениться на своей тетке, как бы переспать со своим братом, и т. д. Такого рода проблемы колумбийцы разрешают разнообразно по форме, но одинаково по сути: если нельзя, но очень хочется, то можно.

Еще одна проблема — наличие в Колумбии всего трех мужских имен: Хосе, Аркадио и Аурелиано. Правда, в пределах одной семьи это не создавало бы проблем, если бы не ряд колумбийских традиций:

— использовать в имени сына имя отца

— вручать семье отца детей, прижитых на стороне

— и так далее

Поскольку секс колумбийцев абсолютно стихиен, сыновей в семье оказывается больше, чем может позволить комбинаторное исчисление. Колумбийцы с этим как-то справляются, но читателя это просто парализует. Нужно отличать Хосе Аркадио от Аркадио Хосе и вообще держать ухо востро, чтобы сообразить, кто это, стоя у стены в ожидании расстрела, что-то там такое вспоминает. И читатель, заложив пальцем текущую страницу, сосредоточенно роет предыдущие: «Так, это тот Аркадио, который не Хосе Аркадио, поскольку тот появился потом, а сын Аркадио Хосе, который ушел с цыганами. И вот его, значит, в данный момент расстреливают, а точнее, в данный момент он вспоминает, как его расстреливали, хотя: как же он вспоминает, если его в конце концов расстреляли. Не расстреляли другого, который не Аркадио, а Аурелиано, но это не второй Аурелиано, а первый, который назвал себя полковником. Или его все же расстреляли? Ведь кого-то из них так и не расстреляли?»

В середине романа к тому же появляется семнадцать сыновей Аурелиано Буэндиа, правда с разными фамилиями, но все, как один — Аурелиано. Гуманизм автора проявляется в том, что он не взваливает на читателя еще и любовные подвиги семнадцати Аурелиано, а всех их единовременно приканчивает.

Короче говоря, никаким одиночеством здесь и не пахнет, хотя, безусловно, все колумбийцы одиноки. Как и положено в буржуазном мире, каждый из них бредет по жизни самостоятельно, не подвергаясь здоровому воздействию коллектива. Колумбийцы либо вообще не ищут смысл жизни, либо ищут, но не находят, а поэтому умирают в озлоблении и неудовлетворенности. Следовательно, их одиночество происходит от того, что они представлены самим себе, и нет никого, кто им указал бы смысл жизни и поправил бы их, если бы они пошли куда-нибуль не туда. Таковы последствия так называемого плюрализма и тут можно было бы согласиться с Г. Г. Маркесом, и, скрепя сердце, признать его реалистом. Однако он сам себе копает яму, угробив весь род Буэндиа и не оставив ему светлой мечты. Г. Г. Маркес должен был в конце романа ясно и недвумысленно сказать, куда должно идти человечество, если оно не хочет испортить свой генофонд. Он этого не сказал, и поэтому в звании реалиста мы ему решительно отказываем.

₁₉₈₇