К востоку от Эдема

— Ты не смог бы, — рассудительно ответила Десси. — Он запирает их в сейф. Не сердись — не надо портить день.

— Ладно, — сказал Том. — Видит бог, я не хочу сердиться. Но поневоле рассердишься. Раз я не желаю жить по его шаблону, значит, я свихнулся.

— Знаешь, под конец мне пришлось выдержать мамин натиск, — сказала Десси, решительно меняя тему.

— Она тоже хотела ехать. Ты хоть раз видел, чтобы она плакала?

— Нет, не припомню такого. Она не из плаксивых.

— Так вот, всплакнула. По её меркам, почти разрыдалась; всхлипнула, шмыгнула носом раза два, высморкалась, протерла очки и замолчала защелкнулась, как часы крышечкой.

— Господи, как здорово, Десси, что ты вернулась! Как хорошо. Я точно от болезни очнулся.

Лошади шли бойкой рысью. Том сказал.

— Адам Траск купил форд. Или точнее, Уилл продал ему форд.

— Про форд я не знала, — сказала Десси. — А он у меня дом покупает. Дает очень хорошую цену. — И продолжала со смехом: — Я запросила дорого-предорого, чтобы поторговаться и сбавить. А мистер Траск согласился не торгуясь. И поставил меня в трудное положение.

— Как же ты вывернулась!

— Да пришлось сказать, что назвала такую цену лишь в качестве начальной. Но он отнесся очень равнодушно.

— Ты только смотри Уиллу не проговорись. Он тебя в сумасшедший дом отправит за такой торг, — сказал Том.

— Но ведь дом не стоит этих денег!

— Ещё раз предупреждаю, Уиллу не рассказывай. А для чего Адаму твой дом?

— Он переезжает в Салинас. Хочет, чтобы близнецы ходили в городскую школу.

— А как же ранчо?

— Не знаю. Он не говорил.

— Интересно, как бы повернулась наша жизнь, если бы у отца было такое ранчо, а не наш пыльный сухозем, — сказал Том.

— Не такое уж у нас тут плохое место.

— Оно во всех отношениях славное, только концы с концами свести не дает.

— А ты покажи мне такую семью, чтобы жила веселей нашей, — сказала Десси очень серьезно.

— Такой семьи я не знаю. Но это уж от людей зависит, а не от земли.

— Помнишь, Том, как ты возил Дженни и Беллу Уильямс на танцы в Пичтри? Водрузил диван на конные грабли и усадил их!

— Мама до сих пор попрекает меня этим диваном. Хочешь, пригласим Дженни и Беллу к нам в гости?

— А ведь они приедут, — сказала Десси. — Давай пригласим.

Когда с большой дороги повернули к ранчо, она проговорила:

— Мне земля запомнилась иной.

— Суше и скудней?

— Вот именно. А тут столько травы.

— Я двадцать голов скота покупаю, буду выпасать на ней.

— Да ты богач.

— Нет. И поскольку год хороший, на говядину цена упадет. Интересно, как бы Уилл тут вывернулся. Он мне говорил, что изобилия не любит. «Всегда делай бизнес на том, чего мало», — учил он меня. Уилл парень дошлый.

Ухабистый проселок был все тот же, только глубже стали колеи, да округлые камни выпирали резче.

— Что там за табличка на мескитовом кусте? — сказала Десси. Проехали мимо, и, ухватив картонный квадратик, она прочла: «Добро пожаловать домой».

— Том, это ты написал!

— Нет, не я. Здесь побывал кто-то другой.

Через каждые пятьдесят ярдов новая карточка белела на кусте или свисала с веток мадроньи, или была прикноплена к стволу конского каштана, и на всех написано: «Добро пожаловать домой». И каждый раз Десси радостно ахала.

Поднялись на взгорок, и Том остановил лошадей, чтобы Десси полюбовалась панорамой родных мест. За долиной — холм, и по скату выбеленными камнями выложена огромная надпись: «Добро пожаловать домой, Десси». Прижавшись головой к куртке Тома, Десси и засмеялась, и заплакала. Том строго поглядел на холм.

— Чьих это рук работа? — вопросил он. — Прямо нельзя оставить ранчо ни на час.

На рассвете Десси проснулась от ознобной боли, приходящей к ней по временам. Сперва эта боль шелестнет смутной угрозой, куснет в боку, скользнет по животу, давнет сильнее, схватит твердо, сожмет и скрутит наконец огромной жестокой рукой. И когда ручища отпустила, продолжало ныть, как от ушиба. Приступ был не так уж длителен, но внешний мир померк на это время, и ощущалась лишь борьба тела с болью.

Когда боль ослабла, Десси увидела, что окна серебрит рассвет. Она вдохнула свежий ветер утра, шевелящий занавески, приносящий ароматы трав, корней, влажной земли. Потом в утренний парад включились звуки: перебранка воробьев; мычание коровы, монотонно бранящей голодного теленка, — чего, мол, тычешься, как угорелый; наигранно-возбужденный крик голубой сойки; сторожкий краткий возглас перепела и тихий отклик перепелки откуда-то неподалеку, из высокой травы; кудахтанье над снесенным яйцом на весь птичий двор. И там же раздаются притворно протестующие вопли красной, в четыре фунта весом, родайлендской курицы: «Караул! Меня топчут!» — а сама могла бы пришибить тощего петушка-насильника одним ударом крыла.

Воркованье голубей напомнило былые годы. Вспомнила Десси, как однажды отец, сидя во главе стола, рассказывал: