К западу от Октября

— В Ирландии, неподалёку от Килешандры. У моего дядюшки там был дом, который простоял не менее ста лет, и как-то раз, в дождливую, туманную ночь, на крыше послышались шаги, потом что-то заворочалось в коридоре, будто ненастье проникло в дом, и ко мне в спальню вошла эта тень. Я села в кровати, и меня обдало холодом. Мне это врезалось в память; я убеждена, всё было наяву: тень присела ко мне на кровать и стала нашёптывать какие-то слова… точь-в-точь… как вы.

Не открывая глаз, больной старик прошелестел из глубин своей арктической души:

— И кто… нет, что… я такое?

— Вы не больны. И вам не угрожает смерть. Вы…

Её перебил отдалённый свисток Восточного экспресса.

— …призрак, — закончила она.

— Да-а-а-а-а! — вырвалось у него.

Это был неизбывный крик бедствия, признания, убеждённости. Старик резко сел:

— Да!

Неожиданно в дверном проёме возник молодой священник, готовый исполнить свои обязанности. Поблёскивая глазами, он увлажнил губы, присмотрелся к немощной фигуре и, сжимая в одной руке распятие, спросил в полный голос:

— Наверное, пора?..

— …совершить последние приготовления? — старик приоткрыл одно веко, словно крышечку серебряной шкатулки. — С вами? Нет. — Он перевёл взгляд на сестру милосердия. — С ней.

— Сэр! — вознегодовал священник.

Отступив назад, он дёрнул распятие вниз, как парашютист дёргает кольцо, резко повернулся и ринулся прочь.

А старуха-сиделка осталась подле своего пациента, теперь поражённого ещё большей бледностью; наконец он сам вывел её из оцепенения:

— Как же вы намереваетесь меня выхаживать?

— Ну, — смущённо улыбнулась она, — что-нибудь придумаем.

Восточный экспресс опять протяжно завыл, рассекая ночные мили туманного марева.

— Вы едете до Кале? — спросила она.

— Да, потом в Дувр, оттуда в Лондон и ещё дальше, в окрестности Эдинбурга, где стоит замок, в котором я буду в безопасности…

— Боюсь, из этого ничего не выйдет… — Лучше бы она выстрелила ему в сердце. — Нет, нет, постойте, вы не так поняли! — воскликнула она. — Ничего не выйдет… без моей помощи! Я провожу вас до Кале, а потом через Ла-Манш в Дувр.

— Да ведь вы меня совсем не знаете!

— Ничего страшного: в раннем детстве, которое прошло в туманной, дождливой Ирландии, я видела вас во сне — задолго до встречи с таким, как вы. Когда мне было девять лет, я бродила по торфяникам в поисках собаки Баскервилей.

— Понимаю, — сказал бледноликий незнакомец. — Вы англичанка, а в англичанах сильна вера!

— Точно. Сильнее, чем в американцах — тем свойственно сомневаться. Французы? Циники. Англичанам и вправду нет равных. Почитай, в каждом старинном лондонском доме обитает грустная повелительница туманов, которая плачет перед рассветом.

На очередном повороте дверь купе сама собой откатилась в сторону. Из коридора хлынул поток ядовитых голосов, горячечной болтовни, богохульного — иначе не скажешь — хохота. Несчастный больной обмяк.

Проворно вскочив, Минерва Холлидей захлопнула дверь и, не мешкая, обратилась к своему подопечному с той долей фамильярности, которую даёт многолетняя привычка к ночным бдениям у чужой постели.

— И всё же, — спросила она, — кто ты такой?

И странный пациент, увидев перед собой лицо печальной девочки, — возможно, той самой, которую ему довелось встретить многие годы тому назад, — начал историю своей жизни.

— Две сотни лет я обитал в заштатном городке неподалёку от Вены. Чтобы выдержать нападки неверующих, равно как и глубоко верующих, я прятался в пыли библиотек, подкрепляясь мифами и кладбищенскими преданиями. По ночам наслаждался, когда от меня в испуге шарахались лошади, заходились лаем собаки, разбегались коты… стряхивал крошки с могильных плит. С годами мои собратья по невидимому миру исчезали один за другим, потому что замки и угодья приходили в упадок, а то и сдавались внаём под женский клуб или гостиницу. Лишённые крова, мы превращались в призрачных скитальцев; нас поносили, топили в болоте безверия, сомнений и презрения, делали из нас посмешище. Население росло, а вместе с ним росло и безверие, и все мои соплеменники пустились в бега. Я — последний, кто пытается пересечь Европу и добраться до какого-нибудь мирного, умытого дождями прибежища, где люди, как им положено, пугаются при виде сажи и дыма бродячих душ. Англия и Шотландия — это по мне!

Его голос затих.

— А как тебя зовут? — спросила она, помолчав.

— У меня нет имени, — прошептал он. — Тысячи туманов проплыли над моим родовым склепом. Тысячи дождей оросили моё надгробие. Следы резца стёрты ветром, водой и солнцем. Моего имени не вспомнят ни цветы, ни травы, ни мраморная пыль. — Он открыл глаза. — Зачем это тебе? Почему ты мне помогаешь?

Только сейчас она по-настоящему улыбнулась, потому что с языка сорвался единственно верный ответ:

— Мне впервые в жизни досталась синяя птица.

— Синяя птица?