К западу от Октября

— Рота… шагом марш!

Двое, мужчина и парнишка, маршем направились по мощёной дорожке к полузапертым воротцам.

— Рота, стой. Слушай мою команду! Открыть засовы! Делай!

Мальчик поспешно отодвинул засовы.

— Делай!

Он распахнул створки, отпрыгнул назад, выпрямился в ожидании.

— Кру-гом, вперёд, шагом марш!

Дошагав до самой кромки бассейна, мальчишка едва не свалился в воду; тогда отец с кривой ухмылкой приглушено скомандовал:

— …стой.

Сын пошатнулся.

— Чёрт, — прошептал Сид.

Отец оставил сына у воды, негнущегося, как скелет, и прямого, как флагшток, а сам куда-то ушёл.

Сид неожиданно вскочил, не отрываясь от этого зрелища.

— Куда? — одёрнул я.

— Мать честная, неужели он заставит ребёнка стоять столбом?!

— Не дёргайся, Сид.

— Да ведь это издевательство!

— Не лезь на рожон, Сид, — сказал я вполголоса. — Это ведь не твой сын, верно?

— Верно! — сказал Сид. — Чёрт побери!

— Из этого не выйдет ничего хорошего.

— Нет, выйдет. Сейчас найду этого…

— Посмотри, Сид, какое у мальчишки лицо.

Взглянув на мальчика, Сид весь сжался.

Парнишка, стоящий в ослепительном блеске солнечных лучей и воды, был горд. В том, как он держал голову, в том, как горели его глаза, как его обнажённые плечи вынесли бремя понуканий и придирок — во всём сквозила гордость.

Именно эта оправданная гордость заставила Сила отступиться. Придавленный какой-то безнадёжностью, он опустился на колени.

— Неужели мы так и будем сидеть сложа руки и смотреть на эту идиотскую игру. — Сам того не замечая, Сид перешёл на крик: — «Делай раз, делай два»?

Отец мальчика это услышал. Складывая полотенца в стопку, он замер у дальнего конца бассейна. Мышцы спины заиграли, как шары в автомате, набирающем очки. Он резко повернулся, прошёл мимо своего сына, который до сих пор стоял по струнке в сантиметре от края бассейна, кивнул ему, выказывая хмурое одобрение, а потом приблизился к нам с Сидом и накрыл нас стальной тенью.

— Будьте любезны, сэр, не повышать голос, — приглушённо начал он, — чтобы не сбивать с толку моего сына…

— Ещё чего! Я буду говорить так, как сочту нужным! — Сид начал подниматься.

— Нет, сэр, не будете. — Он устремил на Сида острый нос, точно прицелился. — Это мой бассейн, моя земля. У меня договор с хозяевами отеля: их территория заканчивается у ворот бара. Если уж я берусь за дело, то порядки устанавливаю сам. Кто им не подчиняется, того гоню взашей. В буквальном смысле. Сходите в спортзал — там на стене мой чёрный пояс по джиу-джитсу и дипломы с соревнований по боксу и стрельбе. Попробуйте схватить меня за руку — сломаю вам запястье. Попробуйте чихнуть — сломаю нос. Одно неверное слово — и вашему дантисту обеспечена работа на два года. Рота, смирно!

Он выпалил всё это на одном дыхании.

Его сын окаменел на краю бассейна.

— Сорок дорожек! Марш!

— Марш! — выкрикнул мальчик и нырнул в бассейн.

Мальчишеское тело вошло в воду, руки яростно замелькали в воздухе, и это отрезвило Сида. Он закрыл глаза.

Расплывшись в ухмылке, отец мальчика отвернулся и стал наблюдать, как сын вспенивает воду летнего бассейна.

— Я в его возрасте так не умел, — сказал он. — Джентльмены.

После этого он коротко кивнул и неспешно удалился.

Сиду оставалось только разбежаться и прыгнуть в бассейн. Он проплыл двадцать дорожек. За мальчиком ему было не угнаться. Выбравшись из воды, Сид рухнул на землю, но его лицо больше не горело гневом.

— Готов поспорить, — прошептал он, вытирая лицо полотенцем, — в один прекрасный день мальчишка взбунтуется и прикончит этого гада!

— Как сказано у Хемингуэя, — ответил я, наблюдая за сыном сержанта, отмахавшим тридцать пятую дорожку, — этим можно утешаться, правда?[39]

В последний раз, в последний день, когда я их видел, отец мальчика пружинисто расхаживал у бассейна, вытряхивал пепельницы (в этом деле ему не было равных), подвигал столы, выстраивал в шеренгу кресла и шезлонги, раскладывал на скамейках свежие полотенца безупречными, математически выверенными стопками. Даже в том, как он драил кафель, была какая-то геометрическая точность. Он чеканил шаг, без устали поправлял и передвигал всё, что возможно, и лишь изредка поднимал голову и стрелял взглядом, желая убедиться, что его отряд, его взвод, его рота часами стоит без движения по стойке смирно и чем-то напоминает флажок на мачте: волосы развеваются на летнем ветру, взгляд устремлён за горизонт, губы сжаты, подбородок вниз, плечи расправлены.

Я ничего не мог с собой поделать. Сид уже давно уехал по делам. А я оккупировал гостиничный балкон с видом на бассейн, допивал последнюю порцию спиртного и неотрывно смотрел, как отец расхаживает туда-сюда, а сын стоит без движения, будто идол. Когда стало смеркаться, отец размашистым шагом направился к забору и, словно опомнившись, гаркнул через плечо:

— Смирно! Равняйсь! Первый, второй…

— Третий, четвёртый! — выкрикнул сын.