К западу от Октября

Одна когда-то была рыженькой, другая блондинкой, третья брюнеткой, но прежний цвет волос — натуральный или искусственный — теперь заменили всевозможные оттеночные пенки и бальзамы. Запыхавшиеся гостьи хихикали и смеялись в голос, увлекая за собой Альберта Бима. Они разрумянились от веселья, а может — кто их разберёт? — покраснели в предвкушении антикварного чуда. Причём сами они были полуодеты: каждая второпях завернулась в халат, чтобы стремглав примчаться сюда и порадовать Лазаря, торжественно восставшего из гроба.

— Альберт, неужели это правда?

— Без обмана?

— Помнится, ты обожал нас лапать, а теперь задумал облапошить?

— Крошки мои!

Альберт Бим покачал головой и расплылся в широкой, добродушной улыбке, тайно ощущая такую же улыбку своего Голубчика, Дружка, Приятеля, Братишки. Лазарь дёрнулся от нетерпения.

— Без обмана. Кроме шуток. Прошу садиться, дамы!

Плюхнувшись в кресла, женщины обратили розовые личики и торжествующие взгляды на старого спеца по космическим ракетам, готового начать обратный отсчёт.

Альберт Бим взялся за борта купального халата, который, как и было задумано, мало что скрывал, и стал томно переводить глаза с одного лица на другое.

— Эмили, Кора, Элизабет, — ласково начал он. — Вы были неподражаемы, такими и остались, такими будете всегда.

— Альберт, солнышко, мы умираем от любопытства!

— Минутку! — прошептал он. — Мне нужно… вспомнить.

В наступившей тишине все переглянулись и вдруг поняли кое-что очевидное, о чём в надвигающихся сумерках жизни не говорили вслух, но теперь догадались, оглянувшись на уходящие годы.

Очень просто: они так и не повзрослели.

Идя по жизни бок о бок, они навсегда остались в детском саду — ну, самое большее, в четвёртом классе.

Этому способствовали бесконечные ланчи с шампанским и ночные фокстроты-вальсы, когда партнёр начинай покусывать за ушко, а потом уводил поваляться на травке.

Никто из присутствующих никогда не состоял в браке; ни у кого не было детей — даже в мыслях; никто не оброс роднёй, если не считать роднёй тех, кто находился сейчас в гостиной; на самом деле, они не стали родными, а лишь продлили друг другу детство и застряли в отрочестве. Они подчинялись только весёлым или безумным ветрам, гулявшим в голове, да своему природному нраву.

— Сейчас, сейчас, мои хорошие, — прошептал Альберт Бим.

С какой-то истовой теплотой они вглядывались в окружающие лица-маски. Потому что их вдруг осенило: пусть они всю жизнь думали только об удовольствиях, зато никому не причинили зла!

Каким-то чудом — такое возникло ощущение — они за всю жизнь не нанесли друг другу ни одной обиды, а мелкие царапины давно зажили, и теперь, сорок лет спустя, их дружбу скрепляли три любовных истории.

— Друзья, — подумал вслух Альберт Бим. — Именно так. Мы настоящие друзья!

И верно: много лет назад, когда он полюбовно расставался с одной из этих красавиц, ей на смену приходила другая, ещё милее. Он умел так безошибочно выбирать для них время на часах жизни, что каждая ощущала своё женское превосходство, а поэтому не мучилась ни страхом, ни ревностью.

На их лицах расцвели улыбки.

Какой он всё-таки славный, как щедр на выдумку: пока не состарился, успел подарить каждой из них неизмеримую, безграничную радость.

— Альберт, голубчик, не тяни, — сказала Кора.

— Зрители в сборе, — сказала Эмили.

— Где же Гамлет?

— Готовы? — спросил Альберт Бим. — Можно начинать?

Он помедлил, ведь ему предстояло в последний раз себя показать или проявить — это уж как получится, — прежде чем исчезнуть в коридорах истории.

Дрожащие пальцы, которые с трудом вспоминали разницу между молнией и пуговицами, взялись за фалды халата, как за полотнища театрального занавеса.

А из-за сомкнутых губ грянули бравурные аккорды.

Дамы встрепенулись и подались вперёд, вытаращив глаза.

Потому что наступил тот желанный миг, когда логотип «Уорнер Бразерс» сменяется титрами под искромётные фейерверки духовых и струнных Стайнера[56] или Корнгольда[57].

Что же это было — симфонический вал из «Мрачной победы»[58] или «Приключений Робина Гуда»[59]?

Партитура из «Елизаветы и Эссекса»[60], «Вперёд же, странница»[61] или «Окаменевшего леса»[62]?

Окаменевший лес! Губы Альберта Бима изогнулись в ухмылке от этого каламбура. Прямо о Младшеньком, не в бровь, а в глаз!

Музыка всё нарастала, достигла кульминации и наконец-то слетела с его уст.

— Та-рам! — пропел Альберт Бим.

И раскрыл занавес.

Дамы закричали в притворном ужасе.

Потому что перед ними предстал исполнитель главной роли в спектакле «Откровение» — Альберт Бим II.

Он же — по праву гордый собою — Младшенький.

Не выходивший на люди много лет, он цвёл, как фруктовый сад, как райские кущи.

Сам себе и Змей, и Яблоко?

Именно так!