К западу от заката

– Repetez, s’il vous plait[180].

– «Я выросла в мире кино, хотя ни разу не снималась в фильмах. На день рождения ко мне, пятилетней, пришел Валентино, – так гласят предания»[181].

– Без «фильмов». Repetez, s’il vous plait.

– «Я выросла в мире кино, хотя ни разу не снималась. На день рождения ко мне, пятилетней, пришел Валентино, – так гласят предания».

Во Фрэнсис пропадал бухгалтер, рутина никогда ей не надоедала. Она перепечатывала все записи Скотта, потому знала роман не хуже него самого, иногда даже напоминала об упущенных мелочах с присущей молодости скрупулезностью. Фрэнсис понимала, как строятся диалоги, как должен разворачиваться сюжет, и светилась от удовольствия, если Скотт брал на вооружение ее мысль. Скотт же судил об удачности написанного по охоте, с которой Фрэнсис возвращалась к сцене. Если ему случалось схалтурить или затянуть отрывок, читала она без особого выражения. Сцену знакомства Стара и Кэтлин на балу сценаристов нужно было отточить, она задавала тон всему роману. Пока помощница читала, Скотт следил за ее лицом: в напряженные моменты Фрэнсис хмурилась, ближе к концу затаила дыхание, а потом расплылась в улыбке. Она жалобно посмотрела на Скотта, как девочка, ждущая, что ее наградят поцелуем.

– Дивно получилось!

– Честно?

– Она как Золушка.

– Перегнул?

– Нет, – и чуть пожала плечами. – Разве что самую малость.

Фрэнсис – сама честность, а глаз у нее наметан.

В разгар их возвышенной творческой работы Эрнест прислал свою новую книгу – «По ком звонит колокол» с длинной дарственной надписью. Роман об одиноком мужественном американце, тщетно пытающемся спасти Испанию, признали книгой месяца, а «Парамаунт» выкупила права за сто тысяч долларов. Скотту он показался ребячливым и слабым, возможно, потому что теперь все его мысли занимал Стар. Скотт помещал своего героя в «Трокадеро», «Сирос» и «Холливуд-Боул»[182], смотрел на город его глазами. Он плел свою историю на пирсе в Малибу, настраивал мысли Стара, как инструмент, обкрадывал реальный мир, чтобы обставить вымышленный. Лежа рядом с Шейлой, провожал Кэтлин, невинно целуя ее на прощание. Сияли фары «Роллса», преданный шофер ждал хозяина.

«Поздравляю с громким успехом, книга мировая! – написал он Эрнесту. – Так мог написать только ты».

И телеграфировал Максу:

«Работаю поте лица. Хорошо продвинулся. Жди черновик 15 января. Не говори Оберу».

Скотт сам был собой доволен, когда плодотворно трудился. Чтобы подстегнуть мысль, он курил больше, чем следовало, и каждый день выпивал по три-четыре бутылки колы. Однако легкие на снимках были чисты, кардиограммы не показывали ухудшений. Теперь, когда жара спала, Скотт выходил гулять. Принимал сердечные препараты и соблюдал осторожность с Шейлой – почти всегда. В последние месяцы лицо его было смертельно бледным, но постепенно стал возвращаться здоровый цвет. По всем признакам Скотт стремительно шел на поправку, а потому новый приступ вечером после Дня благодарения стал для него полной неожиданностью. Скотт заглянул в «Швабз» за пачкой «Рейли» и уже стоял на кассе, когда грудь прошила знакомая острая боль.

Рука задрожала. Скотт потер ее, как будто это могло унять неприятные ощущения, сжал и разжал ладонь, прислушиваясь к ощущениям. Внезапная боль прожгла сердце, заставив его вздрогнуть и стиснуть зубы.

– Ох черт! – пробормотал он, пытаясь нащупать стул.

В глазах потемнело. Спустя несколько минут все прошло, на коже еще оставался холодный липкий пот – Скотт промакнул лоб платком, но он уже мог встать и идти.

– Эй, мистер! – окликнул его продавец. – Сигареты забыли!

Доктор сказал, что это был спазм, прописал максимальную дозу лекарства и окончательно запретил курить.

А еще никаких интимных связей и лестниц. Главное – покой. Работать разрешалось всего по несколько часов в день.

Шейла побоялась оставлять Скотта одного и поселила у себя во второй спальне.

– Так всего-то был нужен сердечный приступ! – пошутил он.

Скотт чувствовал себя неплохо, но, как и Стар, знал, что сердце нездорово, и ждал от него подвоха. Неоткрытую пачку сигарет он выкинул в окно, колу пить бросил. Послать Фрэнсис за припрятанной бутылкой Скотт не мог и впервые в жизни почувствовал себя настоящим трезвенником. Из слабостей остались только пироги Милдред и перечитывание написанных за день страниц, если нападала бессонница.

Предчувствие его не обмануло. Роман выходил на совесть. Скотт упивался безграничным счастьем – он не ошибся! Но трех часов в день не хватало. Комнатка была тесновата, туда и стул едва помещался, не то что письменный стол. Фрэнсис устраивалась у изголовья, как сиделка, и записывала за ним стенографией. В полдень она забирала готовое в гостиницу Скотта и возвращалась со свеженапечатанными листами. Закончить планировали в феврале, самое позднее – в марте. Макс не возражал: Скотт все равно опоздал со сдачей романа на три года.