К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

— Хорошо, — Бруснев улыбнулся ответно. — Вот вы заговорили о том, что такие, как я, убивают свои лучшио годы и силы в ссылках… А почему?.. Почему они вынуждены находиться в таком нелепом положении?.. Может быть, по недомыслию молодости?! Делали бы добросовестно свои общественно полезные дела, не лезли бы на рожон, и было бы все в порядке… Но можно ли спокойно жить и спокойно делать эти самые общественно полезные дела в стране, остро нуждающейся в кардинальнейших, коренных переменах?! Не просто в деловом рвении немногочисленной просвещенной части нашего народа все дело, а именно в самых широких и решительных переменах. Уродлива вся жизнь нашего государства с его нелепой политической организацией, сковывающей энергию и творческие возможности великого парода! Вы вот сказали, Эдуард Васильевич, о том, какая громада наши страна… А посмотрите, как всюду на ее пространствах царит разнузданная, чисто азиатская, стихия бесправия, и здесь вот, в Якутсках, Верхоянсках, она особенно остро ощутима. Всюду — почти поголовное раболепие перед ничтожными людишками, наделенными почти неограниченной властью. Разве можно, я говорю, спокойно делать, какое-то отдельное дело, не помня об этом?! Разве можно посвятить себя целиком какому-то роду деятельности и считать, что этого вполне достаточно, тогда как все в окружающей тебя жизни наполнено самыми вопиющими противоречиями?!.

Толль закашлялся и потому заговорил не сразу: — Тут вы, дорогой Михаил Иванович, косвенно упрекаете и меня… Вот ведь я-то занимаюсь наукой, весь отдан именно ей… И считаю, что служу не какому-нибудь узкому делу, а именно служу своему народу, его настоящему и будущему. Совесть моя чиста…

— Но она не может быть спокойной! — горячо воскликнул Бруспев. — Вы — гуманный передовой человек. Но свою гуманность вы можете проявить лишь в кругу людей, с которыми связаны непосредственно: у себя на «Заре», вот здесь… А в это время страдают миллионы людей, ваших соотечественников, творятся беззакония, вся жизвь идет не так, как надо бы ей идти…

— Но наука, как мне кажется, не то, чтобы не должна, а просто нe может, не в состоянии слить себя с революцией, с политикой. Науке надобно служить всецело! Только такое служение даст настоящий результат! Перед человеком науки не может быть двух целей!..

— Не в смысле агитации, Эдуард Васильевич, — Бруснев едва заметно усмехнулся, — скажу: по-моему, путь из науки в революцию естествен, даже закономерен. Ведь если вспомнить, сколько прекрасных людей пришло в революцию именно из науки! Взять хотя бы Кибальчича; человек был явно гениальным…

— Да, но все эти люди, насколько мне известно, уйдя в революцию, так или иначе изменили науке, а это доказывает, что сочетание науки и революции…

— Это доказывает, Эдуард Васильевич, все то же: путь из науки в революцию — закономерен! Еще раз хочется подчеркнуть! — не сдержавшись, перебил Бруснев. — Наука дает понимание законов развития вообще и общественного развития — уж само собой! Развитие же общественное, как и развитие в самом широком смысле, состоит из смены одних, изживших себя, форм другими, более совершенными. Разве не следует из этого, что люди науки, знающие эти законы, а стало быть, и осознающие необходимость перемен, осознающие более, чем другие, должны позаботиться об ускорении этих перемен?..

— Вот как вы меня окрутили! — Толль рассмеялся. — Мне теперь, для того чтобы стать последовательным и принципиальным ученым, ничего другого не остается, как побыстрее уйти с головой в революционную деятельность!..

— Вы сами подтолкнули меня к этому разговору! — Бруснев тоже рассмеялся.

— Н-да… И вот уже приходится обороняться… — Толль покачал головой. — Не политик я, Михаил Иванович. Трудно мне вести такие разговоры… Ну а вы… Вы всерьез верите в возможность этих самых быстрых, кардинальных и коренных перемен?..

— Тут, Эдуард Васильевич, не просто о чьей-то личной вере речь… Я уже сказал: есть законы развития! И есть уже учение, весьма убедительно доказывающее неизбежность довольно скорых перемен…

— Маркса имеете в виду?..

— Маркса. Да.

— Не могу судить об этом. Не читал. Лишь слышать доводилось… Но ученье, законы — одно, а как в смысле практическом?.. Вы вот, очевидно, попытались и… оказались вот где… А жизнь как текла себе, так и течет…

— Да, как будто так… Но… Я был участником и свидетелем весьма знаменательных событий. Я знаю, что все уже началось, что началась такая основательная подготовка, которая обязательно приведет к переменам, обязательно! Верую в это, не смотря ни на что! Верую в это, простите, ничуть не слабее, чем вы — в существование земли, которую хотите найти!.. — тут Бруснев осекся: пожалуй, некстати коснулся он теперь заветного для Толля…

— Но свою-то землю я видел своими глазами, ее видели и другие! — с внезапной твердостью в голосе заметил Толль.

— Так и я свою видел своими глазами!..

— Как это?!.

— Боюсь, Эдуард Васильевич, вы не поймете меня…

— А вы не бойтесь!..