К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

Кашинский нервно дернул плечами:

— Да за лето-то тут ничего не произошло. Студенты все были на вакациях. Меня, как уже сказано, тоже не было…

— Ну а наш Афанасьев — он как?

— Как?.. Можно сказать, что пока никак… Я ведь его и видел-то всего один раз после возвращения в Москву, на прошлой неделе… Работал он поначалу на фабрике Филонова. Но — недолго… Вовсе недолго… Давно уже без работы… На чистом нелегальном положении… Я, конечно, как договаривались с вами, деньгами его ссужал. Вот и в последний раз дал ему десять целковых… — Кашинский запнулся на этих «десяти целковых», сообразив, что прозвучало это чуть ли не оскорбительно, будто сказано было о подачке.

— Где он живет-то?.. — спросил Михаил и пояснил: — Мне необходимо с ним увидеться.

— Трудно сказать — где… — Кашинский опять покусал свои красные большие губы. — Не поинтересовался я как-то… И пришел-то он ко мне на прежнюю квартиру в такой день, когда я переезжать собирался, не до того было, не до расспросов… Но… мы с ним договорились, что будем встречаться в Анненгофской роще. Это недалеко отсюда, версты две с половиной, за веткой Нижегородской железной дороги… В это вот воскресенье, послезавтра стало быть, и должны встретиться там, неподалеку от военной тюрьмы…

— Мне надо с ним повидаться, — сказал Михаил.

— Так чего же проще! Пойдете со мной. — Кашинский вдруг спохватился: — Да что ж это мы все говорим, говорим?! Время-то уж обеденное! А я еще и не завтракал, да и вы, наверное, с дороги-то не успели…

— Да, перекусить не мешало бы… — Михаил кивнул.

— Ну, так сейчас же едем! Со встречей-то, я полагаю, в по рюмочке пропустить не помешает! — Кашинский щелкнул пальцами, резко поднялся, опять поерошил волосы, вслух соображая — Куда бы нам скатать-то?.. А давайте-ка — в Охотный, в трактир Тестова!.. Один раз — можно! В настоящий московский трактир! Вам это надо повидать! К Тестову! К Тестову! Только у Тестова пообедать по-настоящему, по-московски!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Кашинский довольно быстро оделся, и они вышли сияющий сентябрьский день, в его шум и суету.

— Может, куда-нибудь, где попроще, сходим?.. — заикнулся было Михаил, наслышанный о дорогом и широко известном тестовском трактире.

— Вы — мой гость! Потому — командую я! — Кашинский покровительственно хлопнул Михаила по плечу.

Выглядел он несколько фатовато: светло-коричневая, почти песочного тона, тройка, белая сорочка и пышный ярко-зеленый галстук, на голове — чуть сбитая назад тоже светло-коричневая, шляпа-котелок, на ногах — тупоносые, по моде, ботинки. Этакий московский щеголь, весь словно бы преобразился вдруг. Куда и девалась его первоначальная скованность! Смотрел гоголем.

— Ну, ежели мой радушный хозяин так богат!.. — Mихайл, усмехнувшись, лишь развел руками.

— Какие богатства могут быть у нашего брата?! Так, крохи после умершего отца…

Тут же подкатил лихач на дутиках:

— Ваше-здоровь! Давай подвезу! Куды надо?..

— В Охотный, к Тестову! — небрежно бросил ему Кашинский и подтолкнул Михаила к пролетке.

Немного проехав по Земляному валу, свернули в Большой Казенный переулок и вскоре выехали на шумную многолюдную Маросейку.

Михаил наклонился к Кашинскому, сказал так, чтоб не слышно было извозчику:

— Может, не стоило бы так нам красоваться — на виду у всей Белокаменной?.. Поосторожней бы надо…

Красные губы Кашинского покривила усмешка, он разразился тирадой:

— Я сам, когда надо, — конспиратор. Но тут-то!.. Двое молодых людей едут на лихаче к Тестову! Ничего такого! Никто не обратит на нас внимания. Нельзя же жить, постоянно трусливо озираясь! Этак наша осторожность и боязнь может перейти в черту характера, натуры, станет опасливой отгороженностью от целого мира!.. А ведь именно для нас, людей нового, передового сознания, так должна быть важна естественность мысли, языка, натуры, поведения!..

— Да, но с этой естественностью, с этой открытость» мы далеко не уйдем… — Михаил усмехнулся. — Самый обыкновеннейший городовой сообразит, кто мы такие… Ведь как знать: может, за вами, а может, и за мной уже ведется слежка… Об этом мы должны помнить…

Кашинский обиженно нахохлился, даже котелок надвинул на глаза. Умолк.

Вдали, на Спасской башпе, пробило полдень. Время обеда. Лихач выкатил на Новую площадь и свернул направо — к Лубянской площади. Народу тут было еще гуще. В людских потоках засновали разносчики съестного с ящиками на ремнях через плечо, а то и с лотками на головах. Залетали их крики нараспев:

— А вот кишки бараньи! С кашей, с огнем!..

— Го-о-рячая вет-чинка-а!..

— Белужка малосольная!..

— С пи-и-рогами-и!..

. . . . . . . . .

Через Театральную площадь выехали к Охотному Ряду.

— Ну, вот оно — чрево Москвы-матушки! Докатили! — Кашинский снова оживился. Он расплатился с извозчиком и первым сошел на булыжную мостовую, оглянулся, подмигнул Михаилу, кивнул на высокую застекленную дверь, за которой маячил огромный старик швейцар с лихо разметанной в стороны бородой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ