К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

— А вот сейчас свернем влево, к тюрьме, на боковую тропу… — начал было Кашинский, и тут, совсем рядом, послышалось знакомое покашливание, и навстречу им вышел из-за мокрых; густо-зеленых зарослей сирени Афанасьев.

— А я сослепу-то и не пойму никак, кого это Петр Моисеич ведет… — заговорил он, поправляя очки. — А это — вон кто! Ну, здорово, Михаил Иваныч! Или как тебя называть-то теперь? Может, по питерской конспирации — Федором Васильичем?..

— Да уж давай без конспирации! — улыбаясь, Михаил обнялся с ним, затем, слегка отстранившись, оглядел его: — Да ты, Афанасьич, вроде бы ничего выглядишь-то! Молодцом!.. Со зрением-то — как?

— Ничего, куда лучше стало!

— Ну, давай — пройдемся малость, потолкуем! Будто много лет тебя не видел — так рад!

— И я — рад! Как признал тебя, так сердчишко-то и екнуло: ну вот ровно бы родного братца увидел вдруг!..

Они спохватились, оглянулись на Кашинского, одиноко стоящего посреди аллеи. Он кивнул им, вымученно улыбнувшись, подсадил кончиком указательного пальца сползшее с переносья пенсне, помахал им рукой:

— Ничего-ничего, пройдитесь вдвоем! Я тут один немного погуляю! А вы — поговорите!

Слегка подталкивая друг друга плечами, Михаил с Афанасьевым пошли по аллее, рассекающей рощу с запада на восток.

— Так ты откуда теперь, Михаил Иваныч? — первым заговорил Афанасьев.

— Возвращаюсь пока в Питер с Кавказа.

— Долгонько гостил…

— Да… Подзадержался… Ты-то как тут? Что нового?

— Нового было много, да хорошего — ничего, — Афанасьев усмехнулся.

— От Кашинского кое-что слышал, — Михаил покивал, — но — совсем немного…

— Да я и сам-то многого не скажу… Но жизнь, а житьишка у меня тут… С фабрики меня за пропаганду прогнали, здоровье, особенно зрение, совсем было оплошало. До того дело дошло, что одно время обретался на Хитровом рынке, на самом дне…

— Теперь-то — где?

— Перебрался в Замоскворечье, в рабочую ночлежку на Татарской, где публика тоже ай да ну!.. Хотя, впрочем, попадаются люди и ничего… Одно скажу: трудно мне тут одному. О Питере каждый день думаю… Все вспоминаю нашу тамошнюю жизнь… Как собирались на квартире в Сивках у Гавриила Мефодиева, как занимались в кружках… А наша демонстрация в апреле — на похоронах Шелгунова! А наша первомайская маевка!.. — Афанасьев вздохнул, глянул на ползущие над рощей тучи. — Тут — совсем не то… Один как перст. Рабочий здешний на агитацию неподатлив. У Филонова начал было действовать, так сразу вышибли… Один тут много не навоюешь!.. Да еще и год-то труден: везде только и разговоров, что о голоде. Рабочий, особенно семейный, дорожит местом, боится оказаться за воротами… К такому с агитацией — попробуй сунься!.. Главное: зацепиться по-настоящему пока не за что… На душе — постоянная тяжесть… Как-то все неопределенно…

— Да, тяжелое дело, когда все только в самом начале и когда до результата неизвестно сколько… Никому не известная дистанция… Глянешь порой вокруг себя. Вот течет жизнь. Давным-давно заведенная, запущенная, ведать не ведающая о том, что какие-то одиночки хотят переиначить ее, изменить ее самым коренным образом… — Михаил едва заметно усмехнулся. — Это заговорщики, бомбометчики могут испытывать охотничий озноб от сознания доступной, близкой цели… Вот завтра он выйдет с бомбой в руках на такой-то перекресток и сделает свое конкретное шумное дело!.. Кто-то определил террор как эгоизм самопожертвования. Парадокс? Пожалуй. Но парадокс, несущий в себе смысл! Самопожертвование это напрямую связано с близким результатом, с сиюминутным результатом, оно не имеет терпения для длительной, незаметной на первый взгляд работы, для глубокого революционного труда… Нам же надо запастись этим терпением, дорогой Афанасьич! Да и что тебе об этом толковать?! Но хуже меня все понимаешь…

— В Питер-то — когда?.. — покивав, спросил Афанасьев.

— Сегодня же, вечерним поездом. Надо подверстать там кое-какие дела, побывать в Обществе технологов — насчет места. Решил все-таки зацепиться за Москву, так что в самом скором времени должен вернуться сюда. Ты же пока тут побыстрее устраивайся на какую-нибудь фабрику, заводи связи с рабочими, как ни трудно. С ночлежкой надо распроститься. Подыщи себо дешевую комнату, обязательно отдельную от хозяев. С Кашинским я поговорю, чтоб он еще помог тебе деньжонками. А там я начну зарабатывать, да и ты устроиться, — проживем и без чьей-то помощл! — Михаил слегка толкнул локтем недовольно поморщившегося Афанасьева. Тот оглянулся на Кашинского, видневшегося далеко позади, в перспективе аллеи:

— Ох, не по душе мне его помощь… Он ведь на первых же порах начал подводить меня к разговору насчет террора. Не связываться бы нам с ним… Не нашей он веры…

— Но пока — придется связаться… Кашинский для нас сегодня — какая-никакая, а зацепка за Москву… Поживем — увидим… — Михаил слегка тряхнул Афанасьева за локоть. — Выше голову, друже!..

Афанасьев словно бы мимо ушей пропустил его бодрые слова, в сомнении покачал головой: