К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе

— Да, да! — пухлая ладонь Юрковского похлопала по столу. — Нужны решительные меры! Решительные! Эта самая зараза въелась в тело нашего государства, возможно, гораздо глубже, нежели мы предполагаем! Руси нужно очищение! Все негодное, гнилостное выскрести, самое дрянное, зловредное уничтожить! Между тем всюду — беспечность и благодушие! Мы привыкли думать, что все это не слишком опасно, мол, речь о каких-то кучках болтунов и смутьянов. Вспомните, Николай Сергеевич: Москва сгорела с грошовой свечи! Мда-с! Так что давайте относиться к этому без умаления, без благодушия! «Второго письма к голодающим» не должно быть, Николай Сергеевич! Не должно!

— Оно не появится, — побледнев, коротко сказал Бердяев.

У Михаила вновь собрался весь организационный комитет. Собрание на сей раз длилось недолго. Все были встревожены новостями, которые принесли Вановский и Егупов. Первый сообщил о том, что накануне в Москве было произведено несколько арестов. Егупов, накануне же, получил из Варшавы, от Иваницкого, зашифрованное сообщение о том, что там прокатилась целая волна обысков и арестов.

Михаил предложил временно затаиться, не обнаруживать себя. Остальные с ним согласились. Однако собрание, намеченное на страстную субботу, отменять не стали.

В тот же вечер Егупов зашел к Леночке Стрелковой и услышал от нее еще одну тревожную новость: арестован Астырев, и вместе с ним арестовано несколько студентов, пришедших к нему на очередной журфикс.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

В четверг, на страстной, неугомонный Егупов с утра поехал в Петровское-Разумовское. Авалиани в общежитии он не застал. Товарищ Авалиани по комнате сказал, что тот около часа назад с каким-то незнакомцем уехал в Москву. Раздосадованный такой неудачей, Егупов отправился восвояси.

Выйдя из вагона конки у Арбатских ворот, он пошел к себе на квартиру, уверенный в том, что Авалиани обязательно заглянет к нему, если уже не заглянул.

У себя он застал не Авалиани, а Вановского, причем ие одного.

— Вот, знакомься: Павел Филатов, о котором я тебе говорил! — Виктор представил ему довольно рослого и весьма странно одетого молодого человека.

С этим Филатовым Вановский, гораздый на скорые и легкие знакомства, встретился прошлым летом в Курской губернии, под Щиграми, в имении помещика Русанова. Приезжал он тогда к своему бывшему однокашнику по Пулавскому институту, гостившему у матери в том же имении. Вановскому этот Филатов показался человеком стоящим, он намекнул ему: дескать, знает в Москве целый круг людей, увлекающихся революционными идеями. Филатов разоткровенничался и сказал ему о своем давнем желании принять участие в какой-либо конкретной революционной работе, например в печатании и распространении нелегальных брошюр. Он даже удачное название придумал для этого занятия—«печь хлебы». Печь хлебы истины и правды — для изголодавшихся, для ищущих хлеба сего!..

Возвратившись в Москву, Вановский рассказал Егупову об этом революционно настроенном земце. Решено было держать Филатова на примете, войти с ним в сношения. Как земец, Филатов неплохо знал, по словам Вановского, положение дел в своем уезде и в своей губернии, при необходимости от него можно было получить какие угодно статистические данные для использования их либо в листовках, либо в пропагандистских целях, и кружковой работе.

Сразу же после собрания у Бруснева Вановский написал Филатову письмо, в котором предложил ему приехать. По получении письма Филатов выехать из своих Щигров не смог. Между тем после арестов и обысков, случившихся в Москве в конце марта, не до «печения хлебов» стало… Так что Филатов приехал совсем некстати.

Егупову тот «активно не понравился» с первого взгляда.

«Копспиратор, черт подери тебя! — подумал он, холодно поздоровавшись с Филатовым. — Даже одеться, как надо, толку не хватило!..»

На приезжем была сатиновая синяя рубаха навыпуск, поверх нее — какая-то нелепая охотничья куртка, из кармашка которой свешивалась серебряная цепочка часов, на ногах — огромные смазные сапоги, распространявшне по всей квартире удушливый запах свежего дегтя.

«Дворник, да и только! — неистовствовал про себя Егупов. — И стрижка-то у него — «под мужика»! Ну чистый дворник! Истинная дубина! Разве же такое годится для Москвы?! Тем более что пришел он ко мне! Ведь прислуга наверняка уже обратила на него, такого, особое внимание!..»

Он незаметно кивнул Вановскому, чтоб тот вышел сним в соседнюю комнату.

— Ты зачем его привел ко мне? — зло зашептал ему, когда они оказались вдвоем.

— Так я и сам не знаю, куда его девать, — тоже шепотом ответил Вановский. — По рукам и ногам связал! Ночь у меня переночевал. Больше нельзя, не могу!.. Оставь пока у себя! Прошу, как друга! Мать расстраивается…

— Да что я прислуге-то объясню?! — уже шипел в неистовстве Егупов. — Ведь он — дворник с виду-то! Зачем у меня ночует дворник?! Сообрази: что тут объяснишь?!