Каан-Кэрэдэ

— Они в Сан-Франциско, читайте, — сказал Климов.

— Черт! — плюнул Бронев. — Вот прут! Еще бы! У них по три мотора какой-то новой, чертовской марки… Семен Семеныч! Товарищ Бочаров! Смотри, ты обещался мне устроить встречу с Ермошкой в Бийске. Мы сговорились, что я буду ждать его там. Смотри, прозеваем! Видал, как прут!

— Успеем, — пробасил Бочаров. — Завтра будем в этом Сиворжове, потом сразу на юг.

— Как это так, в Бийске?.. — сказал Климов.

— Их путь через Монголию и Алтай, по долине Катуни, — объяснил Бронев. — Вполне правильно, по-моему. Лучше летать над пустыней и степью, чем над тайгой. Вот их остановки: Сан-Франциско, Гонолулу, потом какой-то западный островок архипелага, Токио, Пекин, Кобдо, СССР… Красота!

— М-м, — деликатно помялся Климов. — А что же, братец ваш, эмигрант, что ли?

— Да нет! — нахмурился Бронев. — Верно, служил он у Скоропадского, потом черт его знает где. У Юнкерса во всех странах, поди. Такая уж у нас профессия интернациональная. Впрочем, дайте встретиться. Я ему еще намылю шею!

— Андрей Платонович, готово! — позвал Нестягин.

Климов побежал за очередной четверкой пассажиров.

«Исследователь» кружился, пока не настал вечер, алый, как яхонт. Почернели трубы и копры. Сто двадцать поднявшихся в воздух лили в черную толпу светлое, как спирт, вино неба. Они были пьяны — чтобы проспаться, чтобы уйти в подземелья, добывать уголь и помнить этот день. И в блистающих крыльях аэроплана, мчащихся в чистейших слоях атмосферы, Броневу чудились привиденья блуждающих огней и глухие ожесточенные взмахи кайла, дробящего черный каменный пласт…

Летчики вернулись ночью. Инженерша принесла подогретый обед.

Узлов ушел на телеграф. Бочаров и Нестягин занялись письмами — женам. Бронев был холост. Он хотел было черкнуть своей Лидочке, маленькой влюбленной балеринке, но вдруг помрачнел, стал выпивать. Бочаров шагал рядом в нижнем белье, волосатый, веснущатый, возмущался:

— Брось, охота лакать такое дерьмо!

— Надо же куда-нибудь девать деньги, — говорил Бронев. — Сегодня, по полтиннику с пассажира, я заработал столько, сколько шахтер зарабатывает в месяц. Прямо свинство. Вот я и отдаю денежки народу: рыковка-то, она ведь казенная…

Но пилот шутил, он был сдержан: завтра под его руками должны были протечь 500 километров свирепой тайги. Руки должны были быть твердыми.

Утренний горизонт еще не открыл солнца. Серый хлопок тумана валялся в котловинах между шахтами. Небольшими группами, цвета земли, шагали шахтеры. Небо было ясно, воздух чист. Под землей пахло серным колчеданом. Утренняя смена забойщиков спускалась на работу. Механик шахты № 5–7 сидел за рычагами, как пилот. У него были широкие ушные отверстия, он пятнадцать лет считал удары колокола: раз, два — уголь, раз, два, три, четыре — люди.

На юнкерсе «Исследователь» закрылась дверь с предостерегающей черно-красной надписью. Пассажиры пристегивались ремнями.

Сиворжовский окравмахим телеграфировал: «Дождь, низкие облака». Сиворжовский телеграфист, товарищ Пунширов, был членом сиворжовского кружка планеристов. Он надеялся полетать. В белобрысой комсомольской его голове были головокружительные видения. Товарищ Пунширов прибавил от себя: «Погода улучшается». Бронев решил лететь.

Облака начались после двух часов полета. «Исследователь» летел на высоте 1500 метров, выше разорванного облачного слоя. Облака, на сине-зеленом фоне тайги, были ослепительно белы, кругозор был странной смесью многих красочных стилей: заоблачные мечты Чурляниса и облака «небесного боя» Рериха, нежные дали Нестерова и Левитана и грубоватые контрасты «Вечных льдов»… Бронев не думал об этом. Облака давили его к земле. Скоро он был вынужден лететь в сером ненастье, на сто метров над вершинами деревьев. Ель, осина, сухостой, болота. Бронев не писал записок: компас и рули — и упрямая кромка губ — больше ничего.

Хмурь неба все гуще. Дождь зашипел по белым полым крыльям, как по добела раскаленному металлу, слышнее тысячи труб мотора. По желобкам несущих поверхностей текли и вдруг протягивались параллельно мохнатому дну тонкие витые струйки, словно водоросли в прозрачном водопаде. Авиаторы пригибали головы за желтовато-зеленый целлулоидный козырек, так же как прежде за блиндажи траншей. Дождевые капли били, как пули.

Облачные космы путались с вихрами елей. Тайга — туман — хаос. Юнкерс, точно отряд конницы перед проволочным заграждением, не выдержал, повернул. Вспененный мокрый конь заметался среди вражьей силы.

Рули и глаза и упрямая кромка губ — больше ничего…

Вдруг из тумана — зеленая плешинка, не то елань, не то лесосека. Бронев мгновенно решил — взял на посадку. Пассажиры держались за спинки передних кресел.

Аэроплан быстро и тяжело остановился на размякшей земле.

— Такой полет имеет много общего с шахтерской работой, — сказал Бронев. — Только не надо нагибаться.

Он соскочил, пробежал по елани, вернулся. Сапоги его были мокры и блестящи. Лепестки цветов остались на них.

— Сознаюсь: здесь мое искусство не при чем. Просто повезло: тут пень, там пень…

— Сесть-то сели, а как выберемся? — вздохнул Бочаров.