Кабак

…Выбирая с особой тщательностью одежду — что ни говори, день-то знаменательный, я мурлыкал привязавшуюся с самого утра фронтовую песенку, которую когда-то очень душевно исполнял актер Михаил Ножкин. Впрочем, слова песни я по своему обыкновению переиначил и вместо лирического «Бери шинель, пошли домой», напевал: «Бери рюкзак, пошли в кабак». На улице уже вовсю припекало июньское солнышко. Похоже, Москву решило навестить лето. Погода явно соответствовала душевному состоянию. Решив, что ехать на открытие собственного ресторана в общественном транспорте как-то нелепо, а пообедать я наверняка теперь смогу и в новом заведении, я бездумно истратил последнюю сотню на рискованную поездку в раздолбанном мото-средстве неопознаваемой породы. Водитель-узбек, по случаю жары скинувший сандалии и чернея никогда не мытыми пятками, согласился подвезти меня за столь ничтожную плату при условии, что я буду показывать ему дорогу. Управившись с ролью штурмана, вновь испеченный ресторатор через полчаса переступил порог, оказавшись в прохладе уютного вестибюля, еще пахнувшего свежей краской.

Здесь меня приветствовали два новых сотрудника — повара Овик и Сан Саныч. Хмурый пятидесятилетний Сан Саныч, длинный и худой как жердь, в белоснежной поварской куртке, молча протянул мне огромную красную лапищу. Лицо его при этом исказила гримаса, очевидно, обозначавшая улыбку. Коротышка Овик, хотя и значился мангальщиком, был облачен в непомерно длинный клетчатый пиджак. С присущей всем кавказцам экзальтацией, он разразился целой речью, суть которой сводилась к следующему: у меня, как он надеется, должно хватить мудрости во всем слушаться советов, его, Овика — волшебника и кудесника в своем нелегком деле. Только в этом случае мне уже в ближайшем будущем надо будет серьезно позаботиться о том, где хранить те несметные богатства, что появятся от продажи приготовленных им, Овиком, шашлыков. Тех самых, что таять будут даже не во рту, а в руках тех многочисленных посетителей, которые день и ночь начнут толпиться в очереди. Образ тающей в руках баранины почему-то вызвал у меня легкую тошноту, и я поспешил прервать излияния повара решительным «пора работать».

Тут же, однако, выяснилось, что работать мы ни сегодня, ни в ближайшие дни не сможем, так как кастрюли, все как одна, для ресторанного процесса не пригодны, а на таком мангале, что мы приобрели, жарить можно только фекалии на палочке. Впрочем, в той армянской деревне, где прошло детство Овика, о фекалиях не имел представления, скорее всего, даже уважаемый председатель сельсовета и потому мангальщик употреблял с каким-то необъяснимым мазохистским удовольствием обычное распространенное слово «говно».

Молчаливый же и хмурый (причину его неразговорчивости и даже нелюдимости я понял несколько позже) Сан Саныч удалился на свою отдельную, крохотную кухоньку, сверкающую чистотой. Здесь он, бывший повар шестого разряда ресторана «Националь», прошедший за собственные деньги полугодовое обучение у японского наставника, начал нарезать рыбу для суши и сашими, лепить ролы и священнодействовать над теми блюдами, что мы для простоты называли коротко «японка».

* * *

К вечеру запыхавшийся завхоз приволок новые кастрюли, вытяжку над мангалом прочистили, да и сам мангал, как выяснилось, был не так уж и плох. Но к этому моменту почти все повара были уже изрядно подшофе. Они благосклонно пояснили мне, что пьянство среди поваров — болезнь профессиональная и если я буду искать непьющего повара, то мне проще самому овладеть кулинарным искусством. Часов в двенадцать вечера я в очередной раз открыл кассу. Этому простому действию, состоявшему из нажатия в определенной последовательности трех кнопок, меня научила кассирша, сопровождая процесс моего посвящения недвусмыслимо гнусной ухмылкой. В кассе я обнаружил к своему вящему удивлению восемнадцать тысяч рублей. Сумма казалась мне невероятно огромной, и я не понимал, откуда она взялась. Выяснилось, что пока я был погружен в свои переживания, с японской кухни было все же что-то реализовано первым посетителям нового ресторана, которых я умудрился даже и не заметить.

Обессиленный, я не сел, а рухнул за угловой столик возле пресловутого электрокамина (он, разумеется, оказался бракованным, так как куплен был по дешевке на какой-то распродаже) и жалобным тоном попросил чего-нибудь перекусить. Пока я размышлял, стоит ли мне после такого напряженного дня хряпнуть коньячку, или в воспитательных целях все-таки воздержаться — как-то, вроде, неловко на глазах персонала — сорокадвухлетняя повариха Оксана принесла прямо на сковороде шкворчащую картошечку по-домашнему, поставила блюдце с маринованными огурчиками и зычно крикнула бармену, не поворачивая головы в его сторону:

— Ну ты, нерусский, не знаю, как звать тебя, налей-ка шефу чего покрепче с устатку, да для почина!