Кабак

Это был дивный вечер. Вроде, мы и говорили ни о чем, о пустяках, а вот осталось у меня ощущение чего-то очень хорошего, приятного и доброго. Похоже, и Алик чувствовал себя так же. Только однажды он стал прежним ироничным Шумским, когда услышал от меня о частых визитах киношников.

— Я смолоду завидовал твоей эрудиции, но ты, видать, слишком много книг прочитал. Била тебя жизнь, лупила — и по голове, и по ребрам, а ты все такой же идеалист. По-прежнему в людях не разбираешься. Неужели ты не понимаешь, что эти халявщики тебя элементарно используют. Кино они у тебя снимают, — презрительно хмыкнул он. — Ты знаешь, сколько мне приходится платить за аренду ресторана, если я провожу там съемки? А ты все одно талдычишь: коллеги, братство, взаимопомощь. Да они тебя попросту раздевают. Гони ты их в шею. Ну дадут дурацкое название твоего ресторана в титрах, да еще и бегущей строкой, да так быстро и таким шрифтом, что и самый глазастый не разглядит. Сильная реклама, ничего не скажешь!

Потом меня отвлек администратор. У нас очередное ЧП. День был предпраздничный. Явилась компания вполне респектабельных молодых мужчин, все с дамами. Хорошо закусили, еще лучше — выпили. Разгоряченные, пошли танцевать. Мужикам стало жарко. Они сняли пиджаки, аккуратно развесили на спинках стульев. У каждого обнаружилась наплечная кобура с торчащей рукояткой пистолета. Оружие выглядело явно не бутафорским и даже не травматическим. Наиболее осторожные и предусмотрительные гости от греха подальше стали спешно расплачиваться и покидать ресторан.

Узнав об этом, Шумский пошел вместе со мной — полюбопытствовать на необычное зрелище.

— Слушай, по-моему, я знаю вон того, чернявого, — Александр кивнул на парня, танцующего в самом центре.

Через минуту они уже обнимались. Потом вернулись к своему столу, надели пиджаки. Алик ненадолго возле них задержался, что-то говорил, и ему дружно захлопали. Чернявый стоял, приобняв режиссера за плечи. Когда мы снова остались вдвоем, мой гость пояснил, что это ребята из уголовного розыска. Они работают совсем в другом районе, сюда забрели случайно, хотели подальше убраться, чтобы на глаза начальству не попасться.

— А что ты им сказал?

— Да ничего особенного. Просто напомнил, что с оружием нельзя в общественных местах появляться, а здесь видеонаблюдение, как бы чего не вышло. Они меня еще и поблагодарили за заботу.

— Нет у меня никакого видеонаблюдения, только собираюсь установить.

— Онито об этом не знают, — резонно возразил Алик.

Уже в вестибюле, когда швейцар помог ему облачиться в роскошную шубу, Шумский неожиданно задал мне вопрос, который поразил меня самой своей сутью.

— Игорь, ты счастлив? — спросил он.

Я проводил его до машины и только тогда ответил:

— Я спокоен.

— Ну да, ну да, — пробормотал мой давний товарищ, и процитировал известное: — «на свете счастья нет, но есть покой и воля».

Когда я вернулся в ресторан, ко мне подошел обслуживавший нас официант.

— Игорь Аркадьевич, ваш гость под тарелкой пять тысяч рублей оставил, а у вас счет — с гулькин нос, вы ж ничего не ели…

— Оплати счет, возьми себе чаевые, только без фанатизма, остальное отдай администратору, пусть на приход поставит.

* * *

После этого я стал избегать встреч со своими бывшими коллегами — под всякими благовидными, а иногда и не очень, предлогами. И вообще, взял себе за правило с гостями за столом больше не сидеть. Исключение сделал лишь однажды, для родной сестры. Светка давно хотела посмотреть на мои «владения», дождалась, когда из очередного рейса вернется муж-дальнобойщик, вместе они и заявились. Без предупреждения, благо я на месте оказался. Гена, огромный детина, внешностью напоминал Ивана Поддубного, сходство усиливали лихо закрученные усы, да могучий раскатистый бас. По имени я к нему обращался редко, предпочитал называть «Поддубный». Когда он смеялся, у нас дома позвякивали фужеры в серванте. Нрава он был доброго, сестру мою и детей любил.

Когда он просил у наших родителей благословения, то пообещал им, что каждое утро будет выносить Светку к завтраку на руках. Мы значения этому не придали, ну волнуется парень, брякнул сгоряча. Но Гена слово сдержал. В те редкие между дальними рейсами дни, что он бывал дома, неизменно утром появлялся на крохотной кухоньке, держа на руках Светку. Если дети к этому времени уже не спали, умудрялся взгромоздить на себя и всех троих тоже. Моих стариков это забавляло и умиляло, они взяли за правило приветствовать появление «Поддубного» на кухне с семейством на руках, аплодируя стоя. Как в цирке.

Опасливо покосившись на скрипнувший под его грузным телом стул, Гена с достоинством приял от администратора ресторана меню, стал перелистывать страницы, приговаривая, со своим шоферским юмором:

— Ну, ну, посмотрим, чем ты тут людей травишь.

На отсутствие аппетита он никогда не жаловался. Заказал столько, что тарелки на столе, даже в два этажа, едва разместились.

В тот день у меня было скверное настроение, уже и не припомню отчего, да и не важно. Гена истолковал мою угрюмость по-своему: