Кабахи

Жизненное назначение человека — всестороннее проявление внутренней его сущности, щедрая, беззаветная отдача всех своих умственных сил, всего душевного богатства для блага собратьев. Расточительство в узких, личных интересах недопустимо, — эгоизм, эгоцентризм уже достаточно скомпрометировали себя в нашем обществе. Одни фарисеи способны, всегда и при любых обстоятельствах, безоговорочно проповедовать высокую мораль, скрывая под громкими словами свою духовную нищету. Они похожи на актеров, живущих за кулисами настоящей, реальной жизнью, а на сцене, перед зрителями, показывающих ту же жизнь вывернутой наизнанку. О, сколько цинизма во всем этом!..

Внезапно Шавлего понял: он даже самому себе не смеет сознаться в тайных своих ощущениях. Ведь по-настоящему, в глубине души, он не жалеет о случившемся. Его только мучит, что оказалось запятнанным другое чувство, более высокое, всеобъемлющее.

Вчера он заглянул к Русудан и застал дома одну лишь Флору. Молодая женщина показалась ему осунувшейся, необычно бледной, красивое ее лицо было печально. Она вздрогнула, когда внезапно отворилась дверь, подняла испуганный взгляд на вошедшего, потом опустилась на тахту, поджала ноги. Молча смотрела девушка своими большими, кроткими, как у лани, глазами на Шавлего, остановившегося в дверях, словно пытаясь прочесть в его взгляде, какая ее ждет судьба. Шавлего увидел в этих глазах и простую радость, вызванную его появлением, и страх, и доверчивость, и боль от пробудившейся в душе любви, и отчаяние оттого, что вдруг обретенное оказалось утраченным, и покорность, и тысячу устремленных к нему вопросов. Вся бесхитростная душа молодой женщины светилась в ее глазах. И все тело ее, казалось, трепетало, — оно так жаждало ласкового прикосновения его больших рук.

Шавлего не сказал ни слова, не задал ни одного вопроса — медленно повернулся в дверях и закрыл их за собой.

Спускаясь по лёстнице с балкона, он вдруг ощутил всем телом, как оставшаяся там, наверху, безмолвно зовет его к себе.

Она была явно несчастна, глубоко несчастна, и невольный грех, совершенный полуиграючи, непреднамеренно, оставался для него приятным воспоминанием. Ничего нечистого во всем этом, по его ощущению, не было — случившееся стояло по ту сторону понятий скверны и разврата и было возведено в степень законности повелением любви.

Заглянув глубоко в свою душу, Шавлего не нашел в ней ничего похожего на ненависть к этой молодой женщине. И создавшееся сейчас положение не казалось ему связанным причинно-следственной связью с тем, что произошло… Неужели есть что-то в мире, что порой, по совершенно не зависящим от нас причинам, круто изменяет взятый нами жизненный курс? Что сковывает в такие минуты нашу волю? Он всегда верил, что каждый человек носит свою судьбу в себе самом. А теперь… теперь…

— Этот город называется Аджи-Кабул… Говорят, царица Тамар обложила данью ширванского шаха, но тот отказался платить и даже посмел пустить в ход угрозы. Тамар разгневалась, призвала войска, в жестокой битве разгромила шахскую столицу, обратила самого шаха в бегство и настигла его здесь, на этом самом месте. Тогда шах упал на колени и вскричал: «Аджи кабул!» — шаха звали Аджи, а «кабул» значит «согласен».

Шавлего бросил взгляд на шофера. Ни следа вчерашней озабоченности не заметил он в Лексо. На безоблачном его лице играла довольная улыбка, говорившая о полной ясности и спокойствии духа. Лексо поглядел на город, к которому они приближались.

— Я порядком проголодался. Не подкрепиться ли нам?

— А где тут можно поесть? Вот въедем в город…

— Большое спасибо! Я не девица, чтобы чаи распивать.

— Зачем же чай — найдется, наверно, и пити.

— Баранины я не ем.

— Почему?

— Не знаю, просто не ем, с детства не люблю. Лучше остановимся здесь. Зная свои проклятые привычки, я перед отъездом зарезал курицу да еще сыру прихватил.

Лексо остановил машину на обочине дороги и вытащил из кабины сумку с провизией.

Вдоль дороги, с обеих сторон, росли посаженные двойными рядами акации. Деревья были усеяны птичьими гнездами. Никогда не приходилось Шавлего видеть столько гнезд на одном дереве.

— Здесь приличные рестораны встречаются только в больших городах. А так все одни чайханы. Зайдут в чайхану азербайджанцы, усядутся и дуют горячую воду, точно у них в брюхе большая стирка.

Они наскоро перекусили и пустились дальше в путь.

Вдали, справа вырисовывались на сером фоне фиолетовые горы. Остались позади и эти места, и вновь простерлась вокруг бескрайняя равнина.

Лишь в редких деревнях по пути встречались деревья — оголенные, с простертыми к небу ветвями. Они раскачивались с жалостным видом под порывами леденящего ветра.

Временами где-то вдали, а порой и у самой дороги показывались нефтяные вышки. Они возвышались посреди перепаханных под посевы бурых полей, внося какое-то напоминание о жизни, что-то новое, не схожее ни с чем окружающим, в докучное, мертвенное однообразие равнины.

Шавлего плотно завернулся в бурку и опять откинулся на спинку сиденья.