Кабахи

— А ты забыл, как я на своей же машине доставил к тебе на участок распиленный лес, камень и песок, заготовленные для строительства колхозного клуба?

— Кстати, раз уж о клубе заговорили… Зачем вы разрушили старое здание, если нового не собирались строить? Вот и вышло, что все мальчишки-бездельники, какие есть в деревне, околачиваются у меня во дворе, перед сельсоветом!

Председатель колхоза холодно отчеканил:

— Почему разрушили? Потому что для твоего дома в Чалиспири понадобилась черепица.

Наскида насупился:

— И балки, по-твоему, мне понадобились?

— Мне они тоже не были нужны.

— Но увез их твой шурин, не кто другой.

— Что это мой шурин у тебя в глотке застрял?

— А у тебя — мой дом.

— Наскида! — Дядя Нико перегнулся через стол, упершись в него увесистыми локтями, и прищурил глаза. — Помнишь притчу про червяка, что хотел со змеей сравняться и перервался пополам? Что ты меня попрекаешь? Чем запугиваешь? Разве не знаешь — кит того не проглотит, чего не сможет переварить. Всему свету известно, что у тебя есть в Акуре и дом и двор, и приусадебный участок. Для чего тебе еще дом в Чалиспири — на курорт сюда будешь ездить, что ли? Значит, тебе с сыном на двоих — два дома, а Датия Коротыш ютись со всей семьей в крохотной хибарке? Где же справедливость? Разве, кроме тех мальчишек и еще кое-каких бездельников, в колхозе нет людей, чтобы работать? Эй, Наскида! Недаром ведь сказано — пусть ослепнут те глаза, которые ничего не видят! В страдную пору, в разгаре уборки, ты забираешь людей из бригад и заставляешь их надрываться на постройке твоего дома. А что они получают взамен? Ничего! Списываешь с них часть сельхозналога и налога по самообложению? Так ведь это же все липа! Сам обложил — сам списал! То, что по закону полагается, они все равно уплатят, никто списать не имеет права. На все это я закрываю глаза. Довольно с тебя — или вспомнить еще что-нибудь? Ладно, вспомним. В прошлом году ты отобрал в залог у Иохимовой старухи телку, запер в своем хлеву, а потом сказал, что она с голоду издохла… На это я тоже посмотрел сквозь пальцы. Ну что, хватит? Хочешь, напомню, как ты купил «Москвича»? Эй, Наскида! Ягоды у боярышника сладкие, да шипы больно колются!

Наскиду бросило в пот, он сразу забыл о том, что ему жмут сапоги.

Дядя Нико встал и, заложив руки за спину, прошелся несколько раз по комнате. Потом, собрав лоб в складки, сдвинув брови, посмотрел на главу села.

— И еще вот что я тебе посоветую: скажи своему парню, чтобы отстал от моей Тамрико, а то разорву сопляка пополам вместе со всеми его стишками!

Председатель сельсовета передернулся, тоже насупил брови и вытер потный лоб подкладкой своей кепки.

— Ты свою Тамрико от Реваза оберегай, мой-то парень давно от нее отстал.

Дядя Нико вдруг выпрямился и, глядя Наскиде в лицо, так и застыл на месте.

— Что, что? Что ты сказал?

— Арчил сам видел, как этот ваш бригадир выбирался из твоего сада.

— Врешь, слюнявый!

Громовый голос дяди Нико заставил Наскиду вздрогнуть. Он взглянул на собеседника и испугался. Глаза председателя колхоза, превратившись в щелки, метали искры из-под косматых желтых бровей. Казалось, две головешки жарко тлеют в соломе.

— Правду говорю. Дочка твоя и Реваз встречаются по ночам под вашим каштаном.

Дядя Нико долго стоял, словно окаменев. Потом вдруг зашатался и грузно осел, повалился на стул.

Пришла очередь председателя сельсовета торжествовать. Он кинул исподтишка злорадный взгляд на противника и хотел подняться, но тут тесные сапоги напомнили о себе и пригвоздили его к месту.

Молчание длилось несколько минут. Потом дядя Нико проговорил погасшим, усталым голосом:

— Если это неправда, твой сын пойдет осенью в армию.

3

Закро глянул исподтишка на сидевшего рядом Хатилецию и осторожно погладил рукой тонкую буковую лесину. Сухая кора необструганного бревна была вся в трещинах, как дно высохшей лужи.

Опустив голову на грудь, Закро отколупывал ногтем кусочки коры и растирал их в пыль между пальцами.

Хатилеция, отвернувшись, выколачивал трубку о бревно. Спекшийся пепел с трудом высыпался из своего глиняного гнезда и собирался на бревне маленькой кучкой.

С того самого вечера, когда он раскрыл перед Хатилецией свое сердце, Закро привязался к старику и уже с трудом без него обходился. Умный дедушка Ило умел смягчать душевные муки ошалевшего от любви силача, и в пересохшую глотку хитрого гончара лились щедрым потоком саперави и ркацители, мцване и даже иной раз киндзмараули, которое Купрача доставал невесть откуда и какими путями. В последнее время Закро крепко порастряс мошну, деньги у него пришли к концу, он уже не мог сам ставить выпивку поверенному своей души и только водил его с собой в гости к дружкам. Тут он сначала наваливался на вино, а потом, к концу пирушки, когда вино, перейдя в контратаку, решительно одолевало прославленного борца, он отводил осоловелого от безмерного питья Хатилецию куда-нибудь в укромный угол и изливал перед ним всю кипучую горечь, накопившуюся на сердце…