Каббала и бесы

– Да уж, – буркнул тот в ответ, – благополучнее просто некуда. Мало того, что святоши свернули моей дочке голову, так еще и на позор ее выставили! Она вам что, кукла бесчувственная, представления разыгрывать? Да самый последний босяк так не поступает с девушкой! Сняли бы вы свои черные шляпы, праведники хреновы, и держались бы подальше от порядочных людей!

– Папа, папа, не надо, – Злата вскочила с места и схватила его за руку. – Папа, я прошу тебя!

– Пошли отсюда. Ноги твоей тут больше не будет.

Он двинулся к выходу, шумно шаркая подошвами по мраморным плитам, словно желая, в знак презрения, протереть пол до самой земляной основы. Злата шла следом.

Мать, опомнившись, быстро поднялась со стула.

– Вы уж его извините, – сказала она раввину, в очередной раз поправляя ненавистную шляпку, – он в Златочке души не чает. Обидно ему. И мне тоже обидно. Зачем вы так с нами…

Не закончив фразу, она повернулась и поспешила вдогонку за мужем и дочерью.

В комнате стало тихо. Сквозь раскрытое окно доносилась музыка из дома напротив. «Верни нас, и мы вернемся, – выводил высокий мужской голос. – Ай-диги-дай, – вторил хор, – и мы вернемся».

В воскресенье Лева как ни в чем ни бывало, явился в ешиву. Вид у него был рассеянный и безразличный, но внутри все дрожало от волнения. Пройдя на свое место, он привычно раскрыл том Талмуда и принялся пересматривать комментарий Раши. Спустя несколько минут кто-то осторожно прикоснулся к его плечу.

Лева поднял голову. Перед ним стоял раввин.

– С тобой всё в порядке? – спросил он каким-то искусственно спокойным голосом.

– Вроде да, – ответил Лева, вставая.

– Идем ко мне в кабинет.

Кабинетом называлась узкая каморка, заставленная книжными шкафами.

«В соседнем зале огромная библиотека, – удивлялся Лева, – зачем ему забивать и без того крохотную комнатку теми же самыми книгами?»

– Так что же произошло? – продолжил раввин таким же бесцветным голосом.

Он не предложил Леве, как обычно, присесть и сам тоже остался стоять, положив руку на дверцу шкафа.

– Я, – Лева попытался проглотить комок, невесть откуда появившийся в горле, – я, в общем, я же вам говорил, что не хочу жениться на Злате.

– Нет, – возразил раввин, – не говорил. Мы с тобой четко условились о дне и часе помолвки, и ты ни словом не возразил.

– Я же молчал! – воскликнул Лева. Он хотел добавить «как Корах», но сдержался. Коннотация была слишком неприятной. – Как же вы не поняли, я же молчал, все время молчал.

– Послушайте, юноша, – раввин перешел на «вы», и возникшая грань отчуждения полоснула Леву, словно ножом. – Мы ведь не в бирюльки играем. Не хотите жениться – есть телефон, можно позвонить, отменить помолвку. Вы сбежали, как трус, как подлец, как последний негодяй.

– Я не сбежал, – заюлил Лева, – я заболел, я хотел позвонить, но не смог, плохо себя чувствовал.

– А как, по-вашему, чувствовала себя Злата, ее родители, гости?

Лева не ответил. В нем потихоньку начинала подниматься злость на раввина.

«Ты сам, – хотел сказать он, – сам загнал меня в угол, не видел, не слышал, не хотел обращать внимание, а теперь выступаешь, будто судья праведный. Ты больше меня виноват».

Однако произнести вслух эти слова Лева не решился, а продолжать стоять, понурив голову.

– Написано в наших книгах, – продолжал рав– вин, – тот, кто заставляет бледнеть на людях своего товарища, подобен убийце. А убийцы в нашей ешиве не учатся. Так что будьте любезны собрать вещи и немедленно покинуть учебное заведение.

Лева побледнел. А раввин продолжал:

– Прошу вас также никогда больше не обращаться ко мне ни по какому поводу. Вы чужой нам человек. Все, больше я вас не задерживаю.

Лева повернулся и вышел из кабинета. Обида жгла до слез, отдавала в висках частым постукиванием крошечных молоточков. С ним поступили несправедливо и даже бесчестно. Сначала заманили учиться, вырвали из русла нормальной жизни, убедили, будто его профессия ничего не стоит, что занятие Торой важнее и почетнее любого дела на земле, он бросился в эту воду и оказался одним из последних, примитивных и отсталых, весь опыт его прошлой жизни, приобретенные с таким трудом и упорством знания превратились в ничего не стоящий хлам, сколько он проглотил снисходительных улыбок и покровительственных реплик от мальчишек, единственным достоинством которых было то, что они начали раньше него, а он все равно влез, освоился, притерся, стал не хуже, а теперь – вон – куда, куда вон, и почему так жестоко и безжалостно?! Он же хотел как лучше, он пытался объяснить, а его не услышали, и он же виноват!

Обида проступила капельками горячей соли, мир переливался и двоился за их перламутровым экраном, но Лева не смахивал обиду с глаз, а только моргал, чтобы капельки сами слетели. Они слетали, но на их место тут же набегали новые, горячее прежних…