Кабинет-министр Артемий Волынский

Пётр не забывал молодую и красивую вдову и звал её на все ассамблеи, которые устраивал ещё в Немецкой слободе. Однажды пригласил он в гости к голландскому купцу Гоппу Марфу Матвеевну, чтобы отвлечь её от грустных дум да вывести в свет из насиженного терема.

Сопровождал Марфу Матвеевну и Юрлов. Паж был прелестен и любезен, знал все танцы, был вертляв и ублажал сердце молодой вдовы льстивыми словами. С ним не так скучно было на царских ассамблеях, где юные девушки и родовитые жёны сидели молча, словно набрав в рот воды, и не только не отваживались танцевать, но даже и головы повернуть не смели.

Ужин, как полагается, был отменный. После ужина начались танцы. Пётр спросил мёду. Но у купца Гоппа такого русского напитка не водилось, и Пётр удовольствовался анисовкой. Поднесли царю, да не в том кубке, из которого он всегда пил анисовку и который возил с собой. Пётр удивился. Он любил свой кубок, серебряный, с особой крышечкой, весь изукрашенный чудесно вырезанными фигурами. А Пётр все свои вещи ценил и берёг.

Царь лишь бросил взгляд, и приближённые поняли, что быть беде. Бросились искать кубок — вроде ставили его на стол купеческий, ан нигде его не оказалось. Голландский купец был в отчаянии: как же, в его доме случилась такая пропажа.

Но Пётр понял, что это дело не рук купца или его челяди. Он приказал запереть ворота, никого не выпускать со двора, и сам повёл допросы. Не стеснялся расспрашивать даже прислугу.

Слуги купцовы сказали, что во двор никто не выходил, только паж Юрлов приглядел за каретой Марфы Матвеевны. Пётр самолично вышел во двор, обшарил карету невестки и в одном из тёмных углов обнаружил свой чудесный кубок. Он торжественно внёс его в дом, выпил свою анисовку и холодно бросил Марфе Матвеевне:

   — Утром пришлёшь мне своего пажа Юрлова...

Красная от стыда и смущения, приехала Марфа Матвеевна в свой дворец и призвала к себе Юрлова.

   — Прости, Христа ради, государыня, — повалился ей в ноги бойкий паж. — Не вели казнить, вели помиловать. Бес попутал, хотел из царского жбана анисовки испробовать...

Она молча ударила его в лицо ногой, истоптала всю его спину. Мало того, что крал из её сундуков — не досчитывалась много ценного, но всегда выворачивался, выходил сухим из воды, — так ещё и на царский кубок позарился. Однако потом опомнилась, запричитала, помня все его ласковые и льстивые слова:

   — Что ж ты наделал, треклятый! Засечёт тебя государь и навечно запишет в солдаты аль, того хуже, в матросы по воде бегать...

Истоптанный Юрлов целовал царёвой вдове ножки, слёзно каялся, униженно просил милости, и вдова сжалилась:

   — Быть мне из-за тебя, холопа-вора, ославленною, но душу твою не дам загубить...

Сунула ему несколько червонцев и приказала:

   — Не ценил ты царской милости, теперь спасай свой живот, как сам знаешь... — И велела со двора бежать.

На другой день послала сказать Петру, что паж Юрлов сбежал и сыскать его нигде не могли...

Царский выговор Марфа Матвеевна помнила до конца дней своих и с тех пор боялась Петра пуще огня. Ни к каким шептунам не приставала, держалась подальше от завистников и опальников, чтобы, не дай бог, не узнал хоть слова нескромного царь, такой скорый на расправу даже с ближними родичами.

Поведением своим заслужила благоволение Петра, и он хоть и держался с тех пор с Марфой Матвеевной холодно, но не забывал приглашать на ассамблеи и даже на житьё в Петербург позвал как члена своей царской фамилии.

Марфа Матвеевна долго тужила о лукавом своём паже Юрлове. Мельком прослышала, что забежал он далеко, а потом постригся в вологодский монастырь под именем Льва. А уж далее по церковному чину выслужился до епископа, начал церковные дела в Воронеже да на беду завёл ссору с губернатором, которому тоже хотелось пригреть текущие рекой церковные денежки.

Уже много после этот вороватый епископ отказался принести присягу Анне при её восхождении на престол, отговорившись неимением указа от святейшего Синода. Тут и подловил его губернатор, донёс в Сенат, и кнут настиг бывшего пажа. Его лишили сана и сослали в самый отдалённый Никоновский монастырь, славившийся своими строгими порядками и самой страшной монастырской тюрьмой.

Елизавета, восходя на престол, вспомнила о вороватом епископе, велела вернуть ему сан и епархию, но Юрлов, помня свою первую вину, не захотел снова быть епископом и спокойно прожил до самой смерти в Знаменском монастыре в Москве...

Двор Марфы Матвеевны поредел. Пётр строго следил, чтоб лишних людей возле себя не имела, и казна ей выдавалась самая скромная: только и хватало на вдовьи уборы и содержание крохотной свиты. Но Марфа Матвеевна не жаловалась — понимала, что лукавый царедворец способен опозорить царицу, и взгляда пристального на молодых пажей и служителей не бросала, хоть и одиноко и скучно ей было в широкой вдовьей постели...

Совсем по-иному относился Пётр к другой своей невестке — вдове царя Ивана.