Качели

В результате сформировалась мещанская псевдоэлита. В меру пристойная, в меру алчная, в меру гедонистическая. Элита может быть очень разной — даже субкриминальной — и при этом эффективной. Но она не может быть мещанской. Мещанские добродетели заслуживают всяческого уважения. Но до тех пор, пока они обитают в своей, мещанской же, социальной нише. А вот за ее пределами они страшным образом трансформируются. И все произошедшее с СССР является следствием такой трансформации.

Мир насилья разрушили не до основания. Ибо неизвестно, где у него основание (у Данте по этому поводу одно мнение, у Лютера — другое). Не разрушив этот мир до основания (а еще надо доказать, что что-то можно было построить после абсолютного разрушения), соорудили на месте поврежденного некий паллиатив. Благопристойный и в чем-то очень симпатичный, но слабый.

Паллиатив всегда слаб. Однако внутри каждой слабости есть особо слабая точка. У этого паллиатива особо слабой точкой была паллиативная мещанская псевдоэлитарность.

Так, значит, мир обречен на элитарность? Не знаю. Я не берусь обсуждать эту проблему в общем виде. И почему-то верю, что когда-нибудь общество все же освободится от элитарности. Что глобализм с глобальной отчужденной элитой, неизбежно представляющей собой ту или иную разновидность пресловутой «железной пяты», не есть роковая предопределенность.

Можно обсуждать условия, при которых такое освобождение осуществимо. А также тенденции, делающие освобождение невозможным. Но это предмет другого исследования.

Здесь же я только хочу указать на очевидное для меня обстоятельство. На то, что советский эксперимент провалился именно в силу бесперспективности встроенных в него механизмов элитогенеза. Жизнь и смерть СССР зависели от того, можно ли было исправить имеющиеся механизмы. Но их исправление требовало и понимания сути реальных процессов формирования элиты в реальном же обществе, и возможности влиять на эти процессы.

Я хотел и понимать, и влиять. Потому что знал, что без такого понимания и влияния потеряю страну. Существовавший элитогенез работал на разрушение. Формируемый им тип элиты был несовместим с жизнью гигантской сверхдержавы, предъявляющей альтернативный глобальный проект.

Я давно уже назвал этот тип элиты «антиэлитой» или «превращенной элитой». Средой, в которой произошел подобный элитогенез, была доктринальная анти- или внеэлитарность. Вчерашние представители рабочих и крестьян, попадая наверх, стремительно перерождались. Возникал особый социальный гибрид. Происходила «негативная конвергенция» худших принципов поведения представителей социального «верха» и социального «низа».

Такое перерождение предсказывалось многими теоретиками. Возможность перерождения обсуждалась на ранних партийных дискуссиях. И продолжала обсуждаться вплоть до конца 20-х годов. Вот один из фрагментов такого обсуждения: «Оторванная от широких масс партия может в лучшем случае погибнуть в неравном бою. А в худшем… Скажете — сдаться в плен? В политических битвах в плен не берут. В худшем она предаст интересы породившего ее класса». Ну, так и предала!

Но о каком отрыве от широких масс идет речь? Увы, диссиденты, которые иронически пародировали революционную песню: «Вышли мы все из народа. Как нам вернуться назад?», — били в самое больное место советской системы. Вышедший из народа номенклатурщик уже никогда не мог вернуться назад. Система инструкций, узаконившая само понятие «номенклатура» («номенклатура ЦК КПСС» и так далее), предопределяла пожизненное вращение номенклатурщика в высшей страте советского общества. Тем самым система превращала высокого управленца из «слуги народа» (декларируемая норма) в члена особого политического класса (социальная реальность).

Управленец подобного типа постоянно должен был оперировать декларируемой нормой, то есть лгать. Ложь истачивает душу, как ржавчина. Управленец начинал ненавидеть ложь. Может быть, вначале — именно как ложь. Но вскоре он начинал ненавидеть норму как таковую. То есть всю свою политическую систему. Он превращался в своеобразного подпольщика, в двуличное и двубытийное существо. Это существо не могло освоить позитивное элитное содержание (чувство исторической ответственности, чести и миссии), но оно впитывало, как губка, негативное элитное содержание (не мы для народа, а народ для нас).

Груз социальных обязательств (отсутствие наследуемой собственности, необходимость обеспечивать народу определенный набор социальных возможностей, идеологические табу и так далее) тяготил все больше и больше. И чем больше он тяготил, тем выше был уровень зависти к иным возможностям другой — западной — элиты.

При этом возможности понимались узко материально. Все духовное из этих возможностей исключалось. И, увы, это почти автоматическое выбрасывание всего духовного (в том числе, аскетического, жертвенного) из вожделенных возможностей происходило (не будем лукавить) еще и в силу того, что номенклатурный выдвиженец был плотью от плоти тех омещаненных «низов», которые он сам же и омещанивал. «Народ и партия едины».