Качели Отшельника

– Вот, все тут. Адский труд, бессонные ночи, тонны бумаги. На каждом листе дата. Можно проследить, как рождались эти стихи. К счастью, я не уничтожаю черновиков. Вот доказательства, что это все мое. В издательстве почти приняли. Скоро договор… И в Союз писателей не сегодня-завтра примут. А у вас, у вас есть черновики с датами?

– Черновики у Анечки, – сказал Чесноков.

– У Анечкина? – насторожился Серегин. – Не знаю такого.

– У Анечки! – заорал Чесноков. – У моей жены! В голове! Понимаете!

– Так, так, так. Понимаю, – радостно проговорил Серегин. – Значит, черновиков нет? И что же вас заставило…

– Во всяком случае не веха…

– Какая веха?

– Важная веха в поэзии. Вы же сами это сказали. Я писал, потому что не мог не писать.

В комнату вошел редактор и скромненько устроился в углу на трехногом стуле.

– Что же делать? – с нескрываемым отчаянием в голосе спросил Пионов.

– Во всяком случае, в газете ничего не помещать, – подсказал Серегин.

– Это и так ясно, – буркнул Пионов. – Дальше что?

– Плагиат! Я этого так не оставлю. Я судиться буду!

– А вы будете отстаивать свои права? – спросил Пионов у Чеснокова.

– Судиться, что ли? – ответил Чесноков. – Вряд ли. Ведь у меня нет черновиков.

«Эх, бедняга, – подумал редактор. – Не в черновиках дело. В человеке».

– Я вам заявляю со всей ответственностью! – неизвестно к кому обращаясь, кричал Серегин.

Чесноков неуклюже встал, пробормотал: «До свиданья!» – и пошел к выходу.

– Вы уходите?! – крикнул ему Пионов. – Приносите еще что-нибудь. Можно и по одному стихотворению.

– Я застолбил этот участок поэзии и никому не позволю! – все еще кричал Серегин.

«О-хо-хо, – подумал главный редактор. – Не в поэзии, а под солнышком, чтоб теплее и сытнее, ты хочешь застолбить участок. И не попрешь тебя. По судам затаскаешь!»

– Вы заходите, Владимир, – еще раз крикнул Пионов.

Чесноков осторожно прикрыл дверь и, сгорбившись, вышел на улицу.

5

Моросил дождь. Сентябрь. Пакостно на душе.

Чесноков побродил по Университетской роще, стараясь ни о чем не думать. Небо вскоре прояснилось. В сентябре дожди еще не идут неделями.

Когда он открыл дверь квартиры, Анечка была уже дома. И как он ни старался казаться спокойным, она сразу же заметила, что произошло что-то нехорошее. Она умоляюще взглянула на него, но он только покачал головой, и тогда она не стала его ни о чем спрашивать. Он сам подошел к ней, погладил волосы, приподнял ее голову за подбородок, грустно улыбнулся и все рассказал. Она ни разу не перебила его, только глаза ее то расширялись, то сужались.

– Но ведь ты же не думаешь, что он каким-то образом присвоил твои стихи? – спросила она, когда он закончил. И голос ее был чуть-чуть испуганным.

– Конечно, нет, Анечка, – ответил он. – Это просто нелепое совпадение. Грустно.

И тогда она заплакала, а он не просил ее успокоиться – знал, что этого нельзя делать.

В дверь позвонили. Это оказался сосед Кондратюк.

– Мне бы рублишко разменять, – сказал он.

– Проходи, – предложил Чесноков.

Кондратюк прошел в комнату, увидел заплаканное лицо Ани и спросил:

– Что у вас тут происходит? Похороны, что ли?

Чесноков не умел лгать и в двух словах рассказал соседу о случившемся.

– О, да ты, оказывается, в поэты метишь!

– Никуда я не мечу, – ответил Чесноков.

– Не скромничай, не скромничай. При, если есть возможность. Там платят здорово. Вот поэтому туда все и лезут.

– Не все.

– Все, все. А вакансий мало. Вот и тащат друг у друга, кто стих, а кто и роман. И у тебя сперли. Судись, мой тебе совет. Может, что и возьмешь. А лучше купи мотороллер. Колеса, они, знаешь, всегда себя оправдают. Я уже рублей на двести малины, смородины и прочей дребедени навозил.

– Продаешь, что ли?

– Не-ет! Возни много. Увидят свои сотрудники со стаканом на базаре, засмеют. Я люблю, чтобы все было спокойно, тихо. Жена на зиму варит. С братом мы: он – сахар, а я – ягоду. Колеса – это вещь. Бери зимой в кредит. За лето оправдаешь. Дело надежное.

– Вениамин, у тебя, кажется, мотороллер спереть кто-то хочет. Слышишь, заводят?

Кондратюк прислушался, вытянул шею, опрометью бросился к двери, забыв разменять рубль.

– Володя, ты есть хочешь? – спросила Аня.

– Как зверь, – ответил Чесноков. – Сто лет не ел. – И он засмеялся.

Аня подозрительно посмотрела на него и тоже засмеялась.

– Тогда садись.

Она загремела тарелками. В дверь снова позвонили. Это опять оказался Кондратюк.

– Целый, – сказал он, ухмыляясь, – у меня не сопрут. У меня запоры, знаешь, какие?!

Он вдруг недоуменно пожал плечами и спросил:

– У вас что, свадьба уже или именины? Чего смеетесь?

– Есть хочу, Вениамин, – сказал Чесноков. – Ты знаешь, так есть хочу, терпенья нет.

– А-а-а! – недоверчиво протянул Кондратюк. – Тогда понятно. Ну а как с рублишком-то?

Кондратюк ушел довольный. Рубль разменял. Мотороллер цел. Что еще надо?

– Володя, – сказала Аня, когда они ложились спать, – я ведь знаю, ты еще много напишешь.

– Много, очень много, – ответил тот.