Качели судьбы

— Если и раньше молодым поэтам трудно было издаться, то теперь об этом и говорить смешно. Кому нужны наши убыточные книжечки стихов? Ни одно издательство не берёт.

— Я Димке то же сказал. Но у него вроде бы какой-то спонсор появился, готовый вложить деньги.

— Ты веришь в бескорыстного спонсора?

— Не очень. Скорее, он его из гордости выдумал. Иначе — и меня бы познакомил, ведь мы друзья.

— Не скажи, Олежка! — Тимоша покачал головой. — Время сейчас такое: странный отпечаток на людей накладывает, характеры меняет. Дима мог побояться тебя знакомить, чтоб ты не перехватил инициативу. Ты ведь можешь, а?

Они посмеялись, а тут и Лариса Алексеевна показалась в дверях…

* * *

Пересказав Кандаурову этот разговор, Тимофей добавил:

— А о том, что занятие кончится поздно, человеку, бывавшему на нашей студии, догадаться не трудно. Когда читается крупная вещь, обсуждение всегда затягивается. Жилин ведь знал, что Белов будет читать большую повесть.

Кандауров помолчал, обдумывая услышанное.

— Ну, и что ты сам об этом думаешь?

Тимофей вновь взял гитару, перебросил через голову ремешок.

— А думаю я, — сказал так, словно делал вступление к песне, — что Дима парень хороший. И какие бы разногласия у него с Ларисой Алексеевной не были, плохого он ей вряд ли хотел.

… Ночью Викентию Владимировичу снились сумбурные сны. Проснувшись, он помнил, что один из снов был связный, увлекательный, с трагическим сюжетом. Но в бодрствующей памяти остались лишь обрывки. Почти всё казалось объяснимо: выхваченная качающимся фонарём тёмная тень тёмной машины, бесшумной, словно призрак… Неудержимо катящаяся в овраг — или под откос? — хрупкая человеческая фигура… Человек, убегающий по узким, с резкими поворотами улочкам, и он сам, догоняющий — ещё немного, и он схватит бегущего впереди, уже руку протягивает, но всё никак! А тот на ходу оборачивается, и он видит лицо… Нет, не видит, глаза слезятся от бега… Всё понятно: даже ночью, пока тело отдыхает, подсознание ищет, анализирует, переживает… Вот только один эпизод ворвался в сон словно из чужой памяти, или это просто болезненная фантазия, которую и объяснить невозможно? Далеко-далеко внизу густые зелёные кроны деревьев, словно пушистый газон. Человеку, глядящему на них с высоты, они кажутся мягким ковром, они гипнотизируют, тянут к себе, зовут… Он наклоняется — дальше, дальше! Но в последний миг вдруг видит между ними заасфальтированный пятачок детской площадки, хочет остановиться, но уже не может. Пронзительно вскрикнув, он летит вниз, прямо на этот серый асфальт… Викентий так и не понял во сне, кто это был? Сам он? Скорее всего, нет, — он словно бы наблюдал эту сцену со стороны. Но чувства, чувства были его! Впрочем, во снах всегда всё так запутанно.

Когда он шёл ещё по пустынному утреннему коридору управления к своему кабинету, увидел стоящего у окна мужчину. Отметил: «Ранний посетитель. К кому?» И сразу же вслед за ним в дверь постучали. Он крикнул, снимая плащ:

— Войдите! — И усмехнулся: «Ко мне, оказывается».

Вошедший спросил:

— Вы майор Кандауров? Я Сарматов. Хочу поговорить с вами о гибели Ларисы Тополёвой.

«Это уже интересно!» — подумал Кандауров, мгновенно оглядев посетителя. О «Графе» он знал не только со слов Тимофея Романова, но, несколько больше, от Всеволода Климова.

Когда Лариса сказала Валерию, что приняла предложение другого человека, тот ей не поверил. Не тому, что предложение это было ей сделано. Как он мог сомневаться в том, что в Ларису влюбляются и мечтают о ней! Нет, он не поверил, что она собирается замуж за другого. Этого не могло быть! Их любовь, их близость, их духовное единство прошли испытания горькие и счастливые, пережили годы! Она не может любить никого, кроме него! Она просто пугает, хочет его поторопить, заставить наконец действовать, не верит, что он и в самом деле принял решение… Что ж, она, Лариса, имеет на это право: сколько можно ждать, сколько он будет её мучить! Он, Валерий, понимает её. И поторопится.

И граф развил бурную деятельность. Через полтора месяца он подучил официальный развод. За это время он не звонил Ларисе, не пытался с ней увидеться. Хотел прийти к ней свободным человеком. Но обрадовать Ларису ему было не суждено. Дверь ему открыл её отец, посмотрел удивлённо, потом взгляд его погрустнел, стал сочувственным, он сказал:

— Разве вы не знаете, Валерий? Лариса вышла замуж. Сейчас они уехали к родителям Всеволода…

Так граф узнал имя её мужа. А через полгода, в один жаркий полдень они случайно встретились на улице, в центре города. Лариса познакомила парней, и они стояли минут двадцать разговаривали — маленький островок в шумно текущей мимо людской сутолоке. И всё время граф, не отрываясь, глядел на Всеволода. На следующий день Валерий встретил её у входа в институт после лекций, сказал:

— Мне очень понравился твой муж. Я думал о нём совсем иначе. Теперь понял… А я скоро уеду…

Всеволоду граф тоже понравился. Он сказал Ларисе:

— Мне жаль его, он всё ещё тебя любит…

* * *