Качество жизни

— Отроги силою месть на кроле, но за тот не костечный. Читыреешь?

Нина смотрела на меня озабоченно. Как мать. И как женщина, которая начала новую жизнь, но прежняя тоже заставляет о себе думать. И я это видел, я это понимал. Но не понимал, что она говорит. То есть я понимал, что она говорит на русском языке, но не понимал ни слова. (Говорилось, то есть слышалось, не совсем, возможно, так, но надо же дать представление.)

Энцефалопатия, подумал я и торопливо отпил принесенное в этот момент официанткой пиво. Начинается. Органические поражения. Третья стадия. Как там? Интеллектуально-мнестическое расстройство, транзиторная глобальная амнезия… Сам-то я умею говорить?

— Да, — сказал я.

— Что да?

— Я согласен.

— С чем?

— Что-то надо делать! — решительно сказал я, радуясь, что приступ прошел, едва начавшись.

— Что делать? — недоумевала Нина. — Ты понимаешь вообще, о чем я говорю?

— Извини, жара действует. Ты еще раз — и подробней.

Нина подумала, постучала пальцами по столу, глянула на меня недовольно: действительно ли не совсем понимает или валяет дурака? И повторила подробней:

— Емды бы кипаешь, пто дре гуулче порется про прето прокатетовать, жбо гаражно! Брещно! Стороче. Эма оа иклап, эма оа рырырын, ивуй бебе грошу, дафцы?

Я глотал пиво. Я опять выпал. Прокашлявшись, сказал:

— Жамды.

И ждал всплеска недоумения в ее глазах. Но она кивнула.

— Бор а циципи. Рпе сека, зоркотимся!

Черт побери, думал я, надо успокоиться. А то я сейчас остатком разума потеряю остатки памяти. Перестану понимать человеческую речь, понимать сам себя. И из открытого навсегда счастливого рта потечет пенистая слюна. Я же грамотный человек: язык и мышление неразрывны. Если я сейчас мыслю — и довольно связно, следовательно, я могу и говорить. Спокойно, спокойно, спокойно! Погода. Простое слово. Надо попробовать.

— Погода, — сказал я.

— Что погода?

— Отвратительная.

— Да, приятная погода.

— Ты знаешь, а у меня, кажется, опухоль мозга. Представляешь?

— А мы с Джеффом даже кондиционеры не включаем, оба любим жару, оказывается. Как он тебе?

— Мне, может, осталось совсем немного.

— Мне тоже некогда.

— Ты слышишь, о чем я говорю?

— Конечно.

Она слышала, но не понимала. Возможно, мне только казалось, что я говорю нормальными словами. На самом деле выговаривается совсем не то, что посылается из речевого центра мозга к языку. Где-то что-то перемкнуло. Надо теперь разобраться, когда я выпадаю из нормального состояния, а когда опять в нем. Сейчас вот — где? Надо сказать что-то, требующее однозначной реакции, чтобы проверить. (Хотя и так сказал — но, видимо, не получилось.)

— Ты его любишь, этого Джеффа? — спросил я Нину.

— Конечно, — безошибочно ответила она. И встала. — Ты позвони потом, когда к Валере сходишь.

— Ладно.

Она сделала несколько шагов.

Стройная походка совсем еще молодой женщины.

И вдруг остановилась. Повернулась, быстро подошла, села.

И стало что-то горячо и быстро говорить, то глядя мне в глаза, то опуская голову.

Я ничего не понимал. Предполагаю: она, никогда не любившая врать (в отличие от меня), объясняла, что дело не в любви, а в том, что Джеффу она нужна, а нам с Валерой уже нет, а она привыкла быть нужной, она без этого не может жить. Или, возможно, она просто перечисляла накопившиеся обиды. Или доказывала мне и себе, почему мы никогда не сможем жить вместе. А может, наоборот, сделала какие-то предложения, согласившись с которыми, я могу рассчитывать на ее возвращение — если, конечно, сам этого хочу… Закончила она явным вопросом. Смотрела на меня и ждала. А я почему-то не смог признаться, что не понял ни слова.

И, пожав плечами, сказал:

— Не знаю.

Она вдруг улыбнулась, тряхнула головой, быстро пожала мне руку. Поблагодарила. За что, интересно?

И ушла окончательно.

Мне было плохо. То есть физическое состояние после пива даже улучшилось, но в голове был явный сбой. И стало очень страшно. Только что я был на грани: то понимал, то не понимал. А теперь не понимаю ничего. Рядом сидят юноша и девушка. Они говорят друг с другом. Они говорят на русском языке, это я понимаю, но это единственное, что я понимаю, остального я совершенно не понимаю, и вот сижу, слушая, обливаясь потом ужаса, какого у меня в жизни никогда не было.

— ……., - говорит девушка, помешивая соломинкой в стакане, посматривая на юношу примирительно. Посматривая соломинкой в стакане, помешивая на юношу примирительно. Он на что-то сердит. И говорит угрюмо:

— …!

— ……., - говорит девушка, не оправдываясь, но мягко доказывая юноше, что он не прав.

Тот упрям. И приводит свои резоны:

— …….!..….!..……..!

Девушке это начинает не нравиться. По ее глазам я вижу, что он не настолько дорог ей, чтобы терпеть от него такое обращение. Она кидает соломинку в стакан и, усмехнувшись, признает то, в чем он ее обвиняет:

— …..? — то есть, как я догадываюсь: «Ну и что?»

«Это — ну и что? Это для тебя — пустяки?» — поражается юноша, сам большой подлец, если вглядеться в глубину его не по возрасту опытных глаз.

«Важно, как ты ко мне относишься! Если относишься хорошо, то пустяки. Если нет, то нам не о чем говорить!» — примерно так говорит девушка.