Кадет

Они принесли в камеру несколько увесистых балок и спрятали их под нары. Мальчики твердо решили отбиваться, когда их поведут на расстрел.

После работы всегда мучил голод и был крепок сон. Во сне Митя видел жареных, начиненных кашей поросят с хрустящей, душистой корочкой, бараньи бока с каемками белого, пахнувшего чесноком жира и миски со щами, от которых поднимался пар. Каждый раз кто-то мешал поднести кусок ко рту или ложку из рук выбивал; кто-то насильно отводил от стола или стол проваливался. Митя просыпался с полным ртом голодной слюны. Он видел и тяжелые сны: его хватают, ведут, а у него в кармане документы, письма от офицеров, планы восстаний; он их рвет, глотает, но карманы опять полны, и кто-то отбирает от него планы, и хохочет, и ведет его на расстрел. Незнакомые люди их ведут, и жаль Мите своей молодой жизни, безумно жаль… И Митя знает, что ничем этих людей не упросишь, не умолишь, что они темны, от них веет незнакомой, страшной, злой волей, а рядом ползают перед ними другие на коленях, просят, а они бьют их сапогами в лица и тащат по снегу к темнеющим свежим ямам, к высоким столбам. Сон обрывала пропасть. Митя просыпался в холодном поту и творил крестное знамение.

В конце марта Митю и Степу вызвали в канцелярию. Человек, отложив в сторону перо, сказал:

- Вы свободны.

На прощание с них сняли сапоги и заменили их лаптями. Они пошли, шатаясь от слабости, придерживая друг друга. Они как-то неожиданно теперь обессилели. И город казался новым, и казалось, что никогда в жизни так ярко не светило солнце и так хорошо не блестел под его лучами снег. Лапти были велики, хлюпали, и в них набирался снег.

- Передохнем, Митяй, - сказал Степа.

- Знаешь, Степа, я вспомнил… - вполголоса сказал Митя, - когда меня из поезда выбросили, мне няня сказала: «Видно, за тебя мама молилась…»

- Да, да… - ответил радостно Степа. - Митя… небо-то какое!…

***

Милиция их забрала на принудительные работы. На товарной станции они грузили подковы. Конец марта выдался с холодными ветрами, подковы липли к рукам. Вначале Митя часто спотыкался и падал, удивляясь своей слабости.

- Ты таскай, а то я тебя штыком! - покрикивал на него красноармеец, но не зло, а больше для острастки.

После работы они сходились и смеялись над своей слабостью и частыми промахами. Жребий на жизнь был вытянут. Их физические силы росли с каждым днем, и если руки покрылись мозолями от работы, то мальчики знали, что для рук станут легки винтовки.

В апреле подули теплые ветры, пожелтел лед на канале, заинел собор - шла весна. И с весною пришли слухи о белых частях, наступавших с разных сторон.

Май распустил цветы каштанов, май покрыл луга зеленой веселой травой, и чуткие майские ночи доносили дальние шумы. Ночью артиллерия начинала бухать, и если Митя прислушивался, полузакрыв глаза, то сквозь гул доносило слабый рокот пулеметов, словно где-то за городской чертой полая река несла льдины.

- Тсс!… Уже слышно, - поднимая палец кверху, говорил Степа.

Липовые аллеи, зеленевшие молодой листвой, были заткнуты лиловатой прозрачной дымкой, тени были еще не резки, помолодевший город легко поднимал свои шпицы, и был звонок и нов стук копыт.

24

Утром Митя стоял в очереди за хлебом. Редкая стрельба росла за Двиной. Настроение было напряженное. Люди старались скрыть свою радость, но она проступала в лицах и глазах. Неожиданно кто-то сказал:

- Смотрите!

Все подняли вверх головы и увидели разорвавшуюся над городом шрапнель. Белые мячики с легким треском начали возникать в голубом небе и были похожи на махровые сероватые хризантемы. Люди, забыв о хлебе, поспешили домой.

Город изменился. Зашныряли ординарцы, самокатчики затряслись, на улицах спешно строились выведенные из помещений части, на углу нагружали телефонными аппаратами и связками бумаг грузовик, и маленький человек в кожаной куртке взволнованно бегал вокруг машины. Через мост и старый город, мимо бульваров, несся отступающий обоз. Вырвавшись из узких улиц, повозки запрудили бульвары, - они мчались по четыре в ряд, ездовые, отпустив вожжи, били лошадей кнутами, палками, шомполами. Тяжелый грохот колес, звон подков хлынул в город неудержимой живой лавиной. Отряд кавалерии промчался рысью, всадники, пригнувшись, гнали коней по аллеям. Лица кавалеристов были бледны, винтовки бились над склоненными спинами. Задержанная движением обоза батарея остановилась у угла, ездовые бранились, командир грозил обозникам наганом, но потом батарея решила обогнуть город стороной и вырвалась на боковую улицу.

К трем часам стрельба приблизилась. Митя и Степа побежали к знакомому дому, находившемуся на центральной улице. Красноармейцы полубегом, держа в руках винтовки, шли по тротуарам и тащили на плечах разбухшие мешки. Какой-то горожанин, увидав знакомого, выглядывавшего из окна, не выдержав, крикнул:

- Белые уже за Двиной!

- Слухи распускаешь! - коротко сказал солдат и ударил горожанина в спину прикладом. Горожанин упал у подъезда и только через минуту приподнял от мостовой искаженное болью лицо.