Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века

Г-да учителя в средних и верхних классах были люди почтенные, знающие свой предмет и с любовью передающие его своим ученикам. <…> По математическим наукам я был одним из прилежнейших учеников, а по физике первый и самый доверенный профессора <Василия Владимировича> Петрова. Он посылал меня в физический кабинет за инструментами и прочим, в чем встречалась ему нужда для опытов. Нередко, объясняя предмет, он приказывал мне производить опыты. <…> Я исполнял приказание, и профессор, быв мною доволен, поставлял в пример всему классу и даже по выпуске моем часто вспоминал меня добрым словом. <…>

Мне остается сказать об учителях нижних классов. Они были люди добрые и знающие свой предмет, но некоторые из них столь бедные и угнетенные семейным положением своим, что дозволяли нам, кадетам, наполнять пустые карманы их кусками хлеба, выносимого нами из столовой, мяса, каши и масла в бумажках; последнее, подаваемое к столу в горячем виде, мы обливали квасом и сбивали ложкой до тех пор, пока оно <не> застывало. Из уважения к памяти их, как людей достойных лучшей участи, я не называю их по фамилиям.

При таких преподавателях не могли быть хорошие успехи в науках, да и вообще кадеты нижних классов, особенно же прапорщики (название, самопроизвольно присвоенное себе ленивцами, выходящими из Артиллерийского корпуса в армию), учились очень плохо, и прилежных было мало, да и те, увлекаемые примерами «стариков», то есть прапорщиков, дремали в классах, читали романы, временем же распевали песенки, переходя из pianissimo в forte и даже crescendo, если в коридоре не было дежурного офицера. <…> Много было у кадет и других шалостей, но всех их не вспомнить и не описать.

Начав очерк жизни моей с выпуска из кадетского корпуса, я должен упомянуть и о поступлении в оный. По кончине родителя моего, <отставного поручика> Василия Федотовича Вохина, последовавшей в 1799 году, <…> оказалось невозможным продолжать домашнее учение мое и брата Ивана, вследствие чего матушка решилась отдать нас в кадетский корпус. <…>

В то время было лишь три кадетских корпуса: 1-й, что был Сухопутный, 2-й, Артиллерийский и инженерный, и Морской. Ни в котором из них не было знакомых. Куда ни бросались матушка и дядюшка для определения нас, везде встречали препятствия и думали уже возвратиться в Псков, как однажды посетил дядюшку старый приятель его купец Зубчанинов. Узнав о стеснительном положении нашем, он сказал: «Да почему вы <…> не обратитесь с просьбою прямо к государю?» Дядюшка и матушка возразили: «Помилуйте, да если к вельможам нет доступа, то как же думать об утруждении просьбой государя?» — «А вот как, — отвечал умный Зубчанинов, — возьмите детей и явитесь с ними к разводу; государь увидит их и примет». Долго спорили и наконец решились испытать счастье. <…>

25 июля 1801 года <…> лишь только мы вышли из кареты, подъехавшей к дворцовому экзерциргаузу, как увидели едущих туда из Зимнего дворца нескольких генералов. Впереди других находился князь Ливен. Дядюшка смело подошел к нему и доложил, что он привез двух сирот, псковских дворян, и желает утрудить государя императора просьбой об определении в корпус. Князь Ливен, окинув нас глазами, сказал: «Хорошо! Дайте мне детей, — а нам: — Ступайте, дети, за мною». Мы не шли, а бежали за ним. Обратясь к одному из адъютантов, он приказал поставить нас на левый фланг имевших счастье представляться государю. Когда же император подошел к нам, то князь Ливен доложил: «Два псковских дворянина желают иметь счастье служить Вашему Величеству».

Государь Александр Павлович, с улыбкою посмотрев на нас, изволил сказать: «Очень рад! Но куда же нам определить их?» — шутя, спросил государь князя Ливена. Он отвечал: «По росту — в кавалергарды, Ваше Величество». — «А по силам, — возразил государь, — в артиллерию, — добавя: — Этот молодец, — указывая на брата Ивана, — один повернет пушку». Потом, обратясь к нам, изволил спросить: «Умеете ли вы ездить верхом?» Мы отвечали: «Не умеем». Государь добавил: «Если не умеете, так надобно учиться, и для этого я определю вас в корпус». <…> Едва изволил отойти государь, как подошел к нам адъютант и сказал: «Пойдемте, дети, со мною. Государю угодно, чтобы я свез вас в корпус». <…> Радость матушки была неизъяснима, она то плакала, то смеялась, целовала нас, обнимала дядюшку, благодарила его, молилась Богу — словом, была вне себя от восхищения. <…>