Кадеты императрицы

Строгие и величавые в своем безысходном горе, они обе молча принимали знаки сочувствия к своим великим утратам. Не подлежит ни малейшему сомнению, что все эти соболезнования ничуть не утешили их; они терпели их как неизбежную дань их высокому положению, не более. Но, когда наступил вечер и они остались вдвоем с глазу на глаз, непомерная тяжесть их огромного горя обрушилась с новой силой на их хрупкие плечи.

— Изабелла, — отрывисто начала госпожа д’Иммармон, — я достаточно видела жизнь… Я потеряла мужа, теперь — сына Жака… — в ее голосе прозвучало сдержанное рыдание, — и своего второго ребенка, которого я воспитывала как своего родного сына, — Жана… Я не в силах, понимаешь, не в силах жить дольше в этих стенах, видевших их счастливое детство, в этих стенах, которые они покинули для того, чтобы пойти на смерть. — Она вздрогнула всем телом и дико осмотрелась по сторонам. — Я не могу, мне здесь все ненавистно! И общество людей мне тяжело… Днем, когда нас окружало столько посторонних, я пришла к окончательному решению и не изменю его… А ты, Изабелла, ты молода, тебе еще нет и двадцати лет… Поезжай в Англию, там у тебя есть родня. У тебя вся жизнь впереди. Время все залечивает, залечит оно и твои тяжкие раны. Наступит момент, когда ты снова будешь в силах и смеяться, и петь, и любить… Полюбят и тебя… Ты слышишь, Изабелла?

— А вы, матушка? — глубоким голосом промолвила Изабелла. — Вы еще не сказали мне, к какому решению вы пришли для себя?

— Я? В мои годы и при моем горе отказываются от всего на свете, ищут только мрака, чтобы укрыться в нем от посторонних взглядов, плакать на свободе и вспоминать былое. Я испрошу у своей тетки де Конши, настоятельницы монастыря кармелиток, занять одну из келий вверенного ей монастыря. Эта келья заменит мне могилу.

— Ах, так, значит, и вы покидаете меня?

Мать невольно вздрогнула: столько глубокого трагизма звучало в этом возгласе Изабеллы.

— Я не покидаю тебя. Если хочешь, то уйдем туда вместе.

— Нет! — резко промолвила молодая девушка. — Я не верю больше в Бога.

— Изабелла, дитя мое!..

— Что делать! Это так, и я признаюсь вам в этом. Я не верю больше в Бога, беспощадно мучающего Свои несчастные творения. Поэтому меня не привлекает к себе ни монастырская тишина, ни сень креста. Я знаю, что там мне не найти покоя. Но есть нечто иное… больше… и лучше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Удалитесь, матушка, в монастырь, молитесь и плачьте там, предавайтесь своим воспоминаниям в тиши монастырских стен, до которых не доходят отзвуки мятущегося мира. И простите меня, если вам придется прибавить к вашему списку еще одно имя… Вы так много страдали, матушка, что это лишь слегка усилит ваше горе… Простите меня заранее, но каждый по-своему уходит из жизни.

— Изабелла, что ты говоришь? Одумайся! Я ручаюсь, что время все загладит.

— Полно, матушка, — прервала ее Изабелла, — полно! Я слишком измучена, слишком потрясена жизнью. Во мне накопилось слишком много возмущения и горечи. И потом… меня изгрызут упреки совести… Бедный Жак!.. Бедный Жан!.. И тот… другой!..

— Ах, это имя!

— Почему бы не упоминать о нем? Я чувствую, что и он также умер… Все погибли, все ушли из жизни, кого я любила, кем дорожила… В моем сердце образовалась такая странная пустота, что оно жаждет только одного — небытия. Я не размениваюсь и не торгуюсь. Партия проиграна, и я плачу своей жизнью.

— Послушай, Изабелла!..

— О матушка, не все ли одно: монастырь или могила?

Мать молча склонила голову.

Водворилось тяжелое молчание. Обе женщины погрузились в свои скорбные думы. Изабелла первая нарушила молчание.

— Подумайте, матушка, — начала она прерывистым шепотом, — вглядитесь хорошенько!.. Видели ли вы там, в грязи и в крови, эти несчастные фигуры, корчащиеся в муках агонии?.. Жак… Жан… и он!.. Видите ли вы, как они роют землю своими пальцами, сведенными судорогой страдания! Слышите ли вы их стоны?!. Читаете ли вы их последние скорбные мысли?..

— Замолчи, замолчи! Я не могу больше слушать! — взмолилась несчастная мать, прижимая руки к ушам, закрывая глаза от безмерного ужаса. — Замолчи! — простонала она. — Не пытай меня! Я и так постоянно вижу их перед собой! Я и так не имею минуты забвения!

— Вот видите?! Разве же мыслимо жить под вечным гнетом таких воспоминаний? Разве хватит на это сил человеческих? И потом, кроме того, эпоха уж слишком гнусна! Лучше уйти, сохраняя свое достоинство. Видите ли, матушка, мы пережили себя.

Она улыбалась, но эта грязная шутка, произнесенная юными устами, казалась еще трагичнее, чем все вопли отчаяния.

— Пусть так, Изабелла, — решительно промолвила госпожа д’Иммармон. — Я отказываюсь от своего намерения: я буду жить для тебя.

— О нет, матушка, — быстро возразила молодая девушка. — Это излишне, я не приму вашей жертвы, тем более что я не в силах обещать вам то же.

Госпожа д’Иммармон, к сожалению, не придала особенной веры словам своей непокорной дочери. Она рассчитывала на то, что время излечит это юное сердце.