Кадиш по Розочке (СИ)

Лишь изредка Додику удавалось найти минутку, чтобы увидеться с Розочкой, перекинуться с ней словом, расспросить, как прошел день. Это немало огорчало юношу. Почему-то быть с Розочкой ему хотелось гораздо сильнее, чем обсуждать условия гешефта. Он уже не думал о будущей свадьбе, как о сделке. С Розочкой ему было просто и хорошо. Впрочем, день свадьбы, которая и радовала и смущала его, приближался.

И, несмотря на все старания, назначенный день настал. В зале установили хупу - брачный шатер, символизирующий крышу общего дома, под которую входит новая семья. Приехали брат Рувим, дядюшка из Питера, многочисленная родня невесты. Кого среди гостей только не было: русские, литовцы, евреи, поляки - друзья дома и семьи, родичи, просто уважаемые люди губернии. Были здесь важные господа из Вильно, Минска, Бобруйска и Гомеля, гости из царства Польского...

Под чтение благословений дрожащими руками Додик закрыл лицо Розочки бадекеном (вуалью). Вместе вошли под сень свадебного шатра, хупы. Розочка была какой-то другой, не смущенной как при первой встрече, не веселой, как в кафе, а строгой и торжественной, отстраненной. Вместе произносили слова молитвы.

Голос дрожал, когда Додик надевал на палец невесты кольцо, произнося слова на древнем языке: 'Вот, с этим кольцом ты посвящаешься мне согласно закону Моисея и Израиля'. Их пальцы встретились, а лица сблизились. Додик вдруг увидел сквозь вуаль, что у Розочки в глазах плещутся слезы, губы чуть заметно вздрагивают. Он словно впервые увидел ее лицо, полное истинной библейской красоты и жертвенности.

- Господь наш, какое же она чудо! И Она - моя жена! - пронеслось в голове у Давида. Он почти не чувствовал мира вокруг себя. Он видел только свою Розочку, казавшуюся с каждыми мигом все более красивой и желанной. Бабушка поднесла бокал с вином невесте и передала его Хаиму, который поднес его Давиду. Юноша неожиданно для себя отхлебнул изрядный глоток. В глазах тестя, принявшего бокал, заиграли смешинки. Вино было терпким и ароматным. Стало немножко легче. Он уже уверенно разбил стакан, завернутый бабушкой в кусок ткани.

- Мазл тов! Счастливой жизни! - кричали гости.

Потом все смешалось перед глазами. Танцы, здравницы, опять танцы. То быстрые и веселые, то тягучие и грустные звуки инструментов лучших кляйзмеров Бобруйска, шутки бадхена, обязательного тамады на свадьбе. Громогласная бабушка, несколько скрипучий и 'начальственный' голос отца Розочки, выкрики непоседливого Рувима, который теперь, после гимназии, осваивал мировую новинку - самолет, монотонное чтение положенных молитв раввином. Все это смешалось в одно пестрое колесо.

Помнилось только немного испуганное, а потому особенно строгое лицо Розочки, ее огромные карие глаза, дурманящий запах, идущий от ее волос. Его мужской опыт был слишком мал и не особенно радостен, чтобы вообразить себе то, что последует позже. Он, скорее, боялся этого, чем желал. Но желание гладить эти волосы, целовать эти губы было почти невыносимым.

Когда же они, наконец, остались вдвоем, их обоих охватила неуверенность. Двери в комнату под совсем даже не смешные шуточки бадхена закрылись, а они продолжали стоять, не решаясь сделать первое движение, боясь ошибиться, обидеть другого. Как быть и что делать не знали ни он, ни она.

Минуты бежали. Наконец, Давид, медленно подошел к своей жене, уже жене. Снял с лица вуаль, медленно и очень осторожно, точно боясь разбить, провел кончиками пальцев по лицу Розочки, по волосам и также осторожно коснулся губами ее губ и почувствовал, движение ее тела навстречу.

Потом была долгая ночь с неумелыми ласками, жалкими попытками выглядеть более опытным, чем был на самом деле. Уже под утро, когда измученные ночным приключением, от которого полагается приходить в восторг, они тихо лежали рядом друг с другом на огромной постели под балдахином, Розочка уткнулась лицом в грудь Давида и заплакала. Плакала она долго и сладко-сладко. О чем? Да ни о чем. О жизни, о мужчине, которые уже стал для нее самым родным, о своих детских грезах, о том, что она стала женщиной и женой, но ничего в себе нового не чувствует.

Додик, пытаясь успокоить, нежно гладил жену по голове:

- Ну, что ты? О чем ты? - шептал он.

А она все плакала и плакала. Слезы лились из глаз, вымывая все дурное, что было в душе, унося прочь страх и тревогу. Благословенные слезы счастья, горя, освобождения.

А потом был долгий и сладкий сон.

Додик проснулся первым; приподнялся на локте. Сквозь тяжелые плотные шторы свет едва пробивался. Розочка спала. От ночных слез ее губы и носик припухли. Но Додику это казалось особенно трогательным. Он долго-долго смотрел на свою жену, свою женщину. Потом осторожно коснулся губами ее щеки, шеи.

Розочка открыла глаза. Пальцы скользнули в пышную шевелюру мужа.

- Додик! Хороший мой!

- Розочка, - почти прошептал он. И жадно припал к ее губам.

***