Кадиш по Розочке (СИ)

Давид решил выяснить все на месте. Все равно у этого балабола толком не выспросишь. Откинувшись на спинку, он уже спокойнее осмотрелся. Колеса месили привычную городскую грязь. Огромные лужи плескались под копытами лошади, изредка обдавая мутной водой прохожих на тротуарах. Лишь кое где через лужи были брошены деревянные мостки. Только на центральной Муравьевской улице, да на некоторых прилегающих к ней 'богатых' переулках грязь вытесняла булыжная мостовая. Лавок с последнего приезда как будто стало немного больше. Вон к магазину Хаима Лифшица пристроили этаж. Патрулей тоже прибавилось. Пока едем, уже три патруля прошли. Да не конные, как раньше, а пешие. Какие-то не бравые совсем.

Впрочем, наблюдать ему пришлось недолго: вскоре пролетка свернула с главной улицы и подъехала к новому дому бабушки. Он был необычным, с башнями, французскими окнами в пол, непонятными куполами. Чем это странное строение понравилось бабушке, было трудно понять. Но именно она приказала построить его. Точнее, приказала разобрать его в Риге и возвести здесь, в Бобруйске. Это было давно, задолго до войны. Но дом этот по-прежнему называли новым домом.

Бабушка ждала его в кабинете на втором этаже. Она была в строгом синем платье без украшений, волосы с проседью собраны в клубок на затылке. На носу очки в дорогой роговой оправе, отчего взгляд ее казался особенно значительным и строгим.

- Здравствуй, внучек! - проговорила она ласковым голосом, очень не вяжущимся с ее обликом. - Как добрался?

- Благополучно, бабушка, - почтительно ответил Додик. Это была не только дань традиции. Бабушку он почитал искренне.

- Ну, ладно. Садись. Разговор у нас небыстрый будет.

Додик расположился в кресле, напротив окна. Бабушка вышла из-за стола, села рядом. Взяла его руку в свою. И, глядя в глаза, начала разговор:

- Послушай, Додик! Ты уже совсем не мальчик. И успехи у тебя дай Всевышний каждому. Все это так. Но надо понимать, что скоро меня не будет. И тебе придется пробиваться в жизни без меня.

Не перебивай! Я знаю, что говорю! Будет это через год или через десять лет, неважно. Но меня, как и любого, примет земля пока Всевышний не пробудит нас для вечной жизни. Вот после того, как меня не станет, все достанется моим сыновьями, твоим дядьям. Твоя матушка, вечная ей память, свою долю уже получила.

Твоим будет только магазинчик Соловейчика. Да и тот ты будешь делить с беспутным братцем, которому только бы перед девицами в Вильно красоваться. А время сейчас ой какое неспокойное. Война. Какие-то социалисты и прочие шлимазлы. Все хотят правды. А что бывает, когда все хотят правды? Правильно: полный гармидер. Все летит кверху ногами. Как бы и тебе в эту яму не свалиться. Ты меня понимаешь?

- Понимаю, - проговорил Додик, соглашаясь с бабушкой скорее по привычке, чем потому, что понял ее речь.

- Не такого будущего я тебе хочу. Вот поэтому ты и женишься на дочке Хаима Алекснянского. Не перебивай меня! Она - девица добрая. Говорят о ней только хорошее. Я узнавала через доверенных людей. Будет тебе верной женой. Но главное не это. Они люди состоятельные, уважаемые. За дочерью дают хорошие деньги. И я на тебя кое-что отпишу.

- Бабушка, милая! - вскочил юноша. - Я же ее никогда не видел. Не знаю даже, как ее зовут!

- Сядь и слушай, внучек! Ишь, как взвился. Так ведь и она тебя не видела. Не для похоти люди женятся. Это - дело, а не чувство, - засмеялась Пая-Брайна. Потом как-то сразу помрачнела: - Ты думаешь, я знала твоего дедушку Исаака, земля ему пухом, до дня обручения? А прожили мы жизнь, дай Господь каждому. Считай, что это твой долг перед семьей. Ваш брак усилит и их, и нас. Это сейчас важно. Когда мир летит кверху тормашками, нужно объединяться, чтобы выжить. Понял? Вот и хорошо.

- Зовут-то ее как? - нерешительно спросил Давид. Ему совсем не улыбался брак с неизвестной девицей. Пусть она хоть три раза самого достойного поведения. Но... вдруг она хромая или горбатая? Или вдруг она какая-нибудь дурочка из штетла? И что он с ней будет делать? Но при всех этих мыслях он прекрасно понимал, что возможности уклониться от воли бабушки, у него нет. Все, или почти все, что было в его жизни, шло от нее.

- Рахиль ее зовут. Рахиль, не Лия, - опять засмеялась бабушка. - Роза, если по-русски. Они уже почти не аиде. Говорят на русском языке, в русских гимназиях детей учат. Не выкресты, но к столу трефное подают. Ну, нас это не касается. Ты ж сам не талмудист?

Додик усмехнулся. Видимо, она была в курсе вольной жизни в доме дядюшки. И за великий грех это не считала.

- Считай, - продолжала бабушка, - что это гешефт. Ты получаешь капитал, получаешь звание коммерции советника. Пока ты будешь доучиваться, я прослежу, чтобы твои денежки не лежали без толку. А вернешься - сам управляй ими. Ты меня понимаешь, майне херцен? - погладила она его, как в детстве, по голове.

- Конечно, бабушка.