Кадиш по Розочке

Он вспомнил – нет, он увидел – свою жену. Вот она сидит на диване, листая какой-то роман. Вот они вместе гуляют по Невскому. А вот… Дальше захватило дыхание. Казалось, еще усилие, и произойдет чудо, он сможет коснуться ее, прижать к себе. Но чуда не произошло. В пустой квартире возле печи сидел молодой человек, выброшенный из жизни. Розочка – последнее светлое пятно в этом мире. Точнее, в мире, в котором ему хочется жить. Без нее просто не нужно оно все. Постепенно в голове вырисовывался план.

Для начала нужно доехать до Москвы; там живет Розочкин отец. У него нужно оставить саквояж. Ехать с золотом через всю страну – это глупо. Потом поехать на юг. А там Всеблагой не даст пропасть ни мне, ни Розочке. Собственно, никакого другого плана и быть не могло. Но проговорить это себе самому было непросто.

Квартира, Петроград, пока он здесь оставался, позволяли тешить себя иллюзией стабильности, возможного возврата к прежней жизни. Да и полнейшая апатия, все чаще накатывающая на него, не способствовала принятию хоть какого-то решения. Вот завтра, в крайнем случае, на следующей неделе. Только не сегодня. Теперь возврата уже не будет. От этого становилось страшно и весело одновременно. Давид допил бокал и… спокойно заснул, привалившись на диван.

Проснулся он уже вечером. За окнами стояла темнота, но часы показывали только восемь часов после полудня. Он уедет сегодня же. Начались сборы. Подступала поздняя осень, потому были выбраны теплый дорожный костюм и пальто неброского серого цвета. Кепка сменила шляпу. В дорожный саквояж, несколько больший, чем тот, что передала бабушка, он сложил дарение в угол, тщательно завернув его в несколько исподних рубах. Собрал вещи, прикрыл ими мешок с побрякушками. В карман засунул пистолетик. Конечно, не маузер, но хоть как-то поможет оборониться при случае. Кажется, все. Ехать с большим багажом нет и смысла.

Солнце еще не встало, когда Додик подходил к Николаевскому вокзалу. Поезда, как ни странно, ходили по расписанию. Он без каких-либо проблем купил билет на поезд до Москвы и уселся ждать отправления. Между тем, на перроне вокзала происходило что-то не вполне понятное. Какие-то вооруженные матросы громко спорили с такой же вооруженной охраной вокзала. Громко кричали, размахивали перед носом друг у друга какими-то бумагами:

– Решением Петросовета вы переходите в наше подчинение, – рычал матрос.

– Мы подчиняемся только профсоюзу железнодорожников! – на столь же повышенных тонах отвечал его оппонент. Похоже, что сейчас начнется перестрелка. Только ее не хватало.

Давид постарался стать как можно более незаметным. С некоторых пор Давид стал привыкать к тому, что любой вооруженный человек для него опасен. Это уже не привычные полицейские или военные патрули. Это непонятные люди, которые могут схватить, убить. Да, что угодно. Это было непривычно, дико, но было. Да и не только он попытался слиться с окружающим пейзажем, исчезнуть. Немногочисленные пассажиры, ожидавшие своего поезда, старательно вжались в свои кресла, уткнувшись носом в пол. Охранники и матросы продолжали спорить. Насколько понимал Давид, матросы собирались ехать на помощь московским советам. Железнодорожники же не хотели их везти. Похоже, что и не повезут. Дай-то Всевышний…

Объявили подачу состава. Публика всколыхнулась, двинулась к выходу. Но здесь спорщики объединились, принявшись осматривать выходящих к поезду. Искали вооруженных людей. Давида пробил холодный пот. Сейчас обнаружат золото или пистолет и… все. Но Всеблагой не дал пропасть. Скользнув глазами по молодому человеку, почти мальчику, с небольшим багажом, проверив билет, матрос перешел к группе господ, выходившей следом. Их многочисленные чемоданы заинтересовали его гораздо больше.

Давид проскользнул в поезд. Пронесло. Проклятое золото. Главное, вести себя спокойно и естественно. В купе вошел мужчина лет тридцати пяти в полувоенном френче, вошедшем в моду при Керенском, попутчик Додика. Вещей при нем тоже было немного, а взгляд был таким же напряженным, как и у Давида несколько минут назад. Додик попытался вести себя как можно спокойнее. Сел на свободное место, прижал к себе саквояж и решил заговорить с попутчиком. Попутчик представился Владимиром Васильевичем Ветровым, журналистом, следующим в Новочеркасск. Давид назвал себя, отрекомендовавшись выпускником Императорского училища, едущим после окончания в Московскую губернию к родне.

– Да, молодой человек, – протянул Ветров, расположившись и закурив сигару. – Не самая лучшая сегодня у Вас профессия.

– Почему же? – спросил Давид, чтобы не показаться невежей, хотя ему и были безразличны рассуждения соседа по купе. Разговаривать было не так страшно, как сидеть и ждать очередных матросов или еще кого-то.