Кадри

Я не посмела зажечь свет. Я просто стояла в темной комнате и глядела на бабушку. Меня встревожило ее лицо, такое знакомое и привычное, но сейчас такое чужое и далекое. Я вздрогнула, услышав ее голос, шедший словно бы издалека, потому что сама она оставалась неподвижной:

– Откуда ты?

Я не смогла ответить. Хотела, но не смогла. Снова стало тихо. Лишь сверху доносился топот детских ножек и слабое погромыхивание игрушечной тележки. Там жизнь идет своим чередом, а у нас она так ужасно запуталась. Молчание показалось мне бесконечным и мучительным. Я чувствовала, что бабушка знает, откуда я пришла. И она действительно знала, потому что спросила:

– Что ты решила?

Бабушка все еще не оборачивалась ко мне, а продолжала неподвижно глядеть на огонь. Машинально она потянулась за кочергой и принялась мешать в печке. И я увидела, что эти старые, жилистые руки дрожат.

Удивительный она задала вопрос. Будто мы молча уже переговорили обо всем... Не знаю почему, но в этот момент я вдруг почувствовала себя совсем взрослой и ответила:

– Его не было дома. – И тут же спросила: – Скажи мне только, зачем ты все от меня скрывала?

Тут случилось нечто такое неожиданное, что мне стало страшно. Из бабушкиных глаз полились слезы. Мне еще не приходилось видеть, чтобы она по-настоящему плакала, да я никогда в жизни и не видела таких слез. Лицо бабушки по-прежнему оставалось неподвижным, лишь по щекам текли слезы, крупные, тяжелые слезы...

Я подбежала к бабушке, опустилась на пол, положила голову к ней на колени и вскрикнула:

– Бабушка, дорогая, прости меня! Я ничего не хочу знать. Не говори ничего, если не хочешь. Только прости! Я больше никогда не пойду туда. Не будем об этом говорить. Только скажи мне одно, милая, добрая бабушка, скажи мне только, – я почувствовала, как сердце мое вдруг дрогнуло от волнения, – мой отец был плохим? Он вел себя подло?

И я так отчаянно зарыдала, что даже не слышала, ответила ли мне бабушка что-нибудь или нет.

Я только почувствовала, как руки ее, успокаивая, начали гладить меня, как бабушка обняла меня и посадила к себе на колени. Я уже большая, не меньше самой бабушки, но я хорошенько поджала ноги и прижалась головой к ее костлявому плечу. Я прислушивалась к ее тяжелому дыханию и к взволнованному стуку собственного сердца.

Все еще задумчиво глядя в огонь, бабушка медленно заговорила:

– Как тебе сказать? Он не жулик и не вор. Нет. Подлец? Нет, этого тоже не скажешь, – повторила она, как бы убеждая себя самое. – Может, я из-за своей обиды была несправедлива к нему, но ведь и меня жизнь не баловала...

И бабушка рассказала отрывочно – так, будто не то забыла многое, не то ей было слишком тяжело говорить о своей дочери, моей матери, и о том, как они поженились с отцом.

Отец был моряком, и водоворот войны занес его вместе с пароходом на далекую чужбину. Потом война кончилась, и многие вернулись домой. Мать ждала отца, но отец не возвращался и не возвращался, а мать ждала и ждала, а я была еще крошечной и ничего не знала о тревогах матери. Жизнь тогда была тяжелой, еды мало, горя много. К тому же дом, где мы жили, был разбомблен, и мы очутились в нашей подвальной комнате.

Но потом случилось самое плохое. Мать захворала и, хотя это была всего лишь ангина, а мама была еще молодая, она больше не поднялась, потому что сердце у нее сдало.

– Это было самое тяжелое время в моей жизни, – вздохнула бабушка. – Приходилось ухаживать за больной, нянчить тебя и вдобавок еще ходить на работу. Кто-то должен был зарабатывать на хлеб. А хлеба в это время давали немного. Откуда мне было ждать помощи? Случайно я узнала, что твой отец находится в Швеции. Он не возвращался и даже не потрудился прислать весточку. Я видела, как твоя мать страдает от этого. Я старалась ее утешить, говорила, что, может, они там, за границей, и написать-то нам не могут. Да и неизвестно, где он вообще.