Кадры памяти (4.1)

— Алтонгирел, ты мелешь чушь, — гораздо тише и как-то удивлённо говорит Азамат. — Она женщина, а ты нет. Почему ты вообще себя с ней сравниваешь?

— Потому что она хочет тебя у меня отобрать, вот почему!

Повисает дрожащая тишина.

— Прости, дорогой друг, но я не твоя собственность, — медленно произносит Азамат. — И, кстати говоря, в отличие от меня ты не одинок, а твоя пара, если не ошибаюсь, сейчас подслушивает под дверью.

За дверью действительно раздаются и тут же стихают мягкие шаги. Какой шакал сломал замок Азаматовой каюты?! Я выскакиваю в коридор и чуть не врезаюсь в Эцагана, который как ни в чём не бывало стоит, прислонившись к дальней стенке коридора, скрестив руки на груди.

— Я дёрнул прятаться, — спокойно поясняет он, — а потом решил, что скоро обед, не сидеть же из-за тебя голодным.

— Эцаган, послушай, я…

— Ты не терпишь конкуренции, я знаю, — перебивает он. — А я должен перебиваться теми крохами твоего внимания, которые остаются от обильной трапезы капитана. Не говоря уже о том, что за эти четыре дня я слышу от тебя только требования не приставать и не вытягивать из тебя душу расспросами о твоих проблемах. Что ж, не буду.

Он отрывается от стенки и уходит к своей каюте, не приглашая меня следом. Кажется, я добился своего: меня бросили все.

* * *

Но это оказалось ещё не самое страшное. Ночью, пока я метался на постели, не в состоянии решить, звонить ли мне Наставнику за советом или проявить амбициозность и разобраться самостоятельно в том, что натворил, мой Эцаган умудрился ввязаться в неравный бой и получить смертельные раны. Я плохо помню, что происходило после того, как я увидел его изящное тело, залитое кровью, рассечённый лоб и смертную бледность… Какие-то люди появлялись и уходили, кто-то кричал, меня под локти перегоняли то в одно помещение, то в другое.

Вот они, плоды моей зависти и жадности. Наставник всегда говорил, что я пострадаю от зла в моей душе, а я только отмахивался. Страдать я привык, в том числе и от его руки. Но мне и в голову не могло прийти, что мои пороки вызовут к жизни такую мучительную пытку — смотреть, как по моей вине умирает самый важный человек в моей жизни. Когда Азамат был ранен, я плакал. Когда Эцаган — меня просто не стало.

Азамат ведёт меня снова к нему, прощаться, хотя я ничего не вижу и не могу связать двух слов. Моё одеревенение немного колеблется, когда я замечаю в его каюте эту женщину — что она-то там делает? Но я тут же утрачиваю интерес и к этому. Ноги подкашиваются, роняя меня к нему на кровать. Его лицо больше не залито кровью, хотя скорее всего я просто не вижу реальности, а только мои воспоминания о нём. Ещё несколько минут, может, час, и ничего, кроме воспоминаний мне не останется. Я сижу у его одра, холодея, как будто это из меня, а не из него, вытекает жизнь.

И тут вдруг он моргает и улыбается мне. Его дыхание становится ровным и спокойным, он берёт меня за руку. Мертвенно-бледное лицо розовеет, приборчик на руке начинает тикать чаще.

— Ты так и будешь со мной? — спрашивает он. Я не знаю, что он имеет в виду, но киваю.

— Конечно, как ты мог сомневаться.

Он снова улыбается и некоторое время счастливо молчит. Потом он оглядывается по сторонам, трёт глаза, пытается подтянуться повыше на подушке.

— Ты что, ты что, лежи! — выпаливаю я, придерживая его плечи. — Ты же чуть живой!

— Я бы так не сказал, — он задумчиво хмурится. — Я нормально себя чувствую. То есть, конечно, всё болит, но это мелочи, правда?

Я ошарашенно слушаю его болтовню. Я не много умирающих видел в своей жизни, но что-то мне подсказывает, что они так себя не ведут.

— Ты жутко выглядишь, — весело сообщает он мне.

— Ты не лучше, — отвечаю, не подумав.

Он тут же хватается за лицо и нащупывает лоскуток, приклеенный ко лбу.

— Что это у меня? — спрашивает он нервно.

— У тебя на лбу рана, она заклеена чем-то, — отвечаю. Он бледнеет и всхлипывает, но тут замечает ещё кое-что.

— Почему у меня в руке трубка? И что это за браслет? Алтонгирел, что происходит?!

Я ловлю его запястья. Что бы с ним не сделали, это вернуло его к жизни, а значит, пусть торчит!

— Эцаган, плюнь на трубки! Ты живой! Понимаешь? Живой! — я шепчу, срываясь на писк. У меня такое чувство, будто всё тело онемело, а теперь отходит — хочется вылезти из кожи и подождать, пока пройдёт, и в то же время так сладко. Он снова улыбается, а я глажу его слипшиеся волосы и шепчу: — Мой Эцаган, ты меня не оставил, только припугнул идиота, правда же?

— Твой? — хмыкает он. — А как же капитан?

— Да причём тут он! — я с досады хлопаю рукой по подушке. — Он совсем другое… Я должен его беречь, понимаешь? Не понимаешь, конечно, но когда-нибудь поймёшь. Боги хотят, чтобы я его берёг. А он сопротивляется…

* * *