Кадры решают все

Настя задумалась. Тетя Нина действительно была женщина мстительная и суровая и всегда старалась стократ отплатить за зло, которое ей, по ее собственному мнению, причинили. Но это выражалось все-таки в основном в таких безобидных штуках, как скандалы и бойкоты, еще могли тебя не пустить на праздник, или отменить твой день рождения, или отобрать какую-нибудь ценную вещичку. Но лишить родную дочь ленинградской прописки… Это даже для тети Нины было многовато.

– Да она просто запугивает тебя.

– Думаешь?

– Конечно!

– Ну что ж, я рада, что тебя это не беспокоит, – сарказм получился у Ларисы почти так же здорово, как и у тети Нины.

– Правда, не пустит она в ход такую тяжелую артиллерию.

– Ошибаешься. Ей обязательно надо, чтобы было как она хочет. Плевать на остальных, что у них есть какие-то там желания или чувства, главное, чтобы все было по ее, – заговорила Лариса с жаром. – Пока для того, чтобы заставить нас плясать под свою дудочку, хватало запугиваний и шантажа, все было нормально, но теперь что? Теперь мы выросли, и она с ужасом увидела, что прежние рычаги больше не работают. Раньше можно было надавить на нас угрозами, что она нас разлюбит, а теперь нам плевать. Раньше можно было пригрозить лишением подарков, а теперь мы сами можем купить себе все, что захотим. Раньше мы старались ей угождать, чтобы не слышать в свой адрес «дряни неблагодарные», а теперь ее мнение для нас ничего не значит. Наверное, она офигела, как водитель, у которого на крутом повороте внезапно отказали руль и тормоза, но в итоге сообразила, что есть у нас государственные органы, с помощью которых можно приструнить непослушных дочерей.

Настя поежилась, злясь на себя за глухое раздражение, с которым слушала подругу. Вроде бы все правильно она говорит, но зачем с такой злостью вспоминать старые обиды?

– Так поживи пока дома, – сказала она.

– Что?

– Поночуй хоть пару раз в неделю, вещи разложи по комнате, чтобы всем было видно, что ты там живешь. А можно еще ордера разделить, – авторитетно заявила Настя. Много общаясь с соседями по коммуналке, она невольно постигла некоторые тонкости жилищного законодательства.

– В смысле?

– Ну у тебя будет как бы своя комната в коммуналке, и все.

Лариса пожала плечами:

– Ты так легко к этому относишься…

– Ларис, а как?

– Да если я хоть на порог сунусь, она меня вышвырнет!

– Тогда можно будет, наоборот, встречный акт о самоуправстве выкатить. Но вообще я думаю, что тетя Нина будет только рада, – Настя заглянула подруге в глаза, обрадовавшись, что появился повод поговорить о том, что давно ее тревожило, – наверное, она давно хочет с тобой помириться, она же твоя мама все-таки.

– Она признает только одну форму примирения – безоговорочная капитуляция, – процедила Лариса.

– А может, и нет.

– Мне странно слышать, что после того, как она поступила с тобой, ты ее защищаешь!

Настя вздохнула. Момент не самый подходящий, но когда-то надо об этом заговорить:

– Ларис, но ведь, если подумать, лично мне она не сделала ничего плохого, а совсем наоборот. Могла бы выкинуть на улицу сразу после смерти родителей, и мои деньги за фильмы могла бы сразу присвоить…

– Какое благородство!

– Вообще-то да. Это я деньги зажала, а в довершение всего еще решила в подоле принести. Кто угодно, вообще-то, мог взбеситься, а не только тетя Нина.

Лариса пожала плечами и заметила, что это все равно был не повод выкидывать Настю на улицу.

– Раньше я тоже так думала, а теперь, если честно, мне даже стыдно перед тетей Ниной. Она меня приняла в дом, а я ее с родной дочерью рассорила.

Лариса поморщилась:

– Да ты вообще ни при чем. Нет, ну ее к чертям, пусть лучше выписывает, хоть поймет наконец, что никто ее любить не будет из-под палки.

Настя повторила, что утрата ленинградской прописки не стоит этого материнского прозрения, поэтому лучше всего Ларисе с тетей Ниной помириться, а если уж никак не получится, то что ж… Придется ночевать дома хотя бы изредка.

– Не волнуйся, мы тут справимся, – улыбнулась она, – ночку с Данилкой вдвоем пересидим, а на следующий день встречать тебя будем, как после горячей смены.

– Посмотрим, – буркнула Лариса и пошла переодеваться в домашнее, а Настя взяла на руки заскучавшего Данилку и прижала к себе крепко-крепко.

Глаза защипало то ли от нежности, то ли от грусти. Черт возьми, ведь тетя Нина тоже была молодая и тоже, наверное, любила Лариску так же радостно и самозабвенно, как она любит сына. А что потом? Или счастья стало мало, или стало очень страшно его потерять, или померещилось, что счастье только тогда счастье, когда оно такое же, как у других? И пошли в ход палки, цепи и крючья, и счастье съежилось, как побитая собака, спряталось в конуру, откуда его теперь выманишь разве что поджогом…

– Ах, растяпушка, – весело закричала Лариса из кухни, – про ужин опять забыла?

«Вот черт! – пронеслось в голове у Насти. – И правда забыла!»

С сыном на руках она вышла в кухню, где Лариса, уже переодетая в домашний халатик, проводила инспекцию провизии.

Деревянная дверка хлебницы со стуком захлопнулась.

– Горбушки сухой даже нет…