Кадын

Он был точно больной, и слова его, горячие, как в бреду, из него изливались. От каждого в моей голове поднимался шум, от страсти, с которой говорил он, словно ветер гудел в ушах. Очи же молчала, ему не отвечала. Как выдохся поток его слов, она заговорила:

– Ты сам зверь, Зонар, и только ты меня можешь понять. Я задыхаюсь от лжи ваших людей. В каждом слове и взгляде ложь, что у дев, что у парней. Девы ваши меня до сих пор боятся и дикой считают. Парни за пугало держат, все норовят при случае пальцем ткнуть: вот лесная дева, говорят, а глаза горят, так каждый и думает, как бы поймать такую дичь. Скучно и душно у вас мне, Зонар.

– Так уйдем же! Сейчас! – Он снова ринулся к ней, пытаясь обнять и притянуть к себе, но она вырвалась, толкнув локтем в грудь. Он резко выдохнул, охнув, а кони шли как ни в чем не бывало дальше.

– Ты о другом забыл, Зонар, – продолжала Очи. – О том, кто я такая. Ты все лесным духом меня считаешь, но такой я была до этой осени. Теперь другая. И есть надо мной власть.

– Кто? Или Ал-Аштара? Она же дитя!

– Не она. Она! – сказала Очи и указала пальцем в месяц, уже скрывающийся за горой.

– Как ты можешь верить в это, Очи?! Ты! Ведь мы с тобой знаем, что лишь одна власть существует в мире – власть крови в наших жилах.

– Ты мужчина, Зонар, – отвечала Очи спокойно и так, как никогда слышать мне не доводилось – холодно, словно больше знала о жизни, чем все. – Вам она ничто. Мне же обещает такое открыть, что в век не открою, если уйду с тобой и от нее отрекусь.

– Очи! Ты ли хочешь жить в чертоге, где пахнет бабьим потом от постоянных прыжков с оружием? Ты не сможешь там жить, тебе дурно станет! Ты же зверь, ты хищник, ты такая, как я!

– Не говори о том, чего не знаешь! Да, я этого не хочу. Но она открывает нам такое, что вам, мужчинам, только перед смертью открыться может.

– Что же это? – спросил Зонар, и они вдруг остановили коней. Луна почти скрылась. В чуть серебрящейся тьме их лица были мне не видны. Лишь голоса, режущие темноту.

– Власть. Над ээ власть. Над ээ-борзы высшую власть, – тихо сказала Очи.

– Такого нет у людей, – звенящим шепотом ответил Зонар.

– Камка не человек, а я камкой стану.

И замолчали. Что видели в тот момент они друг у друга в глазах, мне неизвестно.

Вдруг залаяла в стане одинокая собака.

– Я одна дальше еду, – сказала Очи.

– Так придешь? – спросил он, хватая ее коня за узду. Но она взглянула на него – и он тут же выпустил узду из пальцев. – Скажи, что придешь. Я сейчас же брошу стан, на своей деляне ждать тебя буду. О нас забудут все. А если доля твоя такова – не покинет она тебя, даже если со мною станешь!

Очи молчала. Слышала я, как наборная узда звенела в ее пальцах.

– Так ли это, Зонар? – вдруг таким знакомым, ясным, детским голосом спросила она. Очень самой ей хотелось в это верить.

– Те, Очи! Доля – это то, что дали нам духи. Хоть к дальним стоянкам откочуй один и там, с чужими людьми, чужой жизнью начни жить – и там настигнет тебя. А пояс твой – это не доля. Это долг, который тебе, с твоим сердцем, невыносим будет. Не бойся, Очи: если его ты оставишь, не потеряешь долю великой камки.

Он был как больной и говорил как больной, и Очи верила ему – говорят, что больные не врут и предсказывать могут будущее.

– Ответь же: придешь? – дрожа как на морозе, в нетерпении снова спросил Зонар.

– Приду.

Он охнул, будто опять ударила она его, и коню своему так сжал бока, что тот заходил.

– Когда же? Скажи! Я сейчас же уйду и не появлюсь в стане. Но скажи, сколько тебя ждать?

– Я хочу увидеть праздник весны.

– Нет! – вскричал он, словно она его ударила. – Как это можно! Еще столько дней! Зачем он тебе? Бабьи вопли, скачки да пьянство. Приходи на третий день.

– Нет. В полнолуние приду.

– Хорошо, – ответил он, поняв, что бесполезно с ней спорить. – Хорошо. Помнишь, где моя нора. Запомнила?

– Я все помню.

– Хорошо, хорошо. Буду тебя ждать. Я уже тебя жду. Ты слышишь? Слышишь?

Она не ответила. Тут он снова склонился к ней, и она не оттолкнула. Черные их силуэты слились. Как от боли, я зажмурилась и голову закрыла руками. Услышала топот – открыла глаза: во весь дух летела Очи, а Зонар вздыбил коня, крутился на месте, будто еще не знал, за ней ли спешить, прочь ли. Наконец развернул коня и пустился в тайгу.

Меня колотило, как в болезни. Хотела бежать к дому, но ноги подгибались, будто пьяна была. Был бы снег кругом, легла бы в снег, умылась, но вокруг голая, мокрая была земля, и как ни качало меня, хватило духу в грязь не сесть. Неспешно, с каждым шагом собираясь с мыслями, отправилась я к дому.

Впервые за все время, сколько в стане мы жили, я пожалела, что нет рядом Камки, чтобы спросить совета. Впервые я ощутила себя одинокой и всю тяжесть власти над человеком, мне порученным Бело-Синим, ответственности за него, ощутила на себе.

В дом вошла тихо – даже мамушка не подняла головы. Все спали, Санталай дышал шумно, светильники были потушены, лишь огонь тлел в очаге. Очи лежала в моем углу, и по ее позе, по дыханию было неясно, притворяется или правда спит.