Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами

Со мной такого прежде не бывало;

других я вечно заставляла ждать.

Сижу среди кофейного развала…

А стоит ли – пора вопрос задать.

Все по-иному, чем в былые дни.

Мы понимаем: наша песня спета…

Не спрашивай – слова нам не нужны,

нет смысла даже говорить об этом.

Уж заполночь! Последний гость не в счет…

Я в городе, где, огибая сушу,

четыре миллиона душ течет,

но редко встретишь родственную душу[21].

Дальнейшая история хорошо известна. Сначала случился пожар. В ту самую ночь, когда Гитлера назначили рейхсканцлером, нацисты прошли через Бранденбургские ворота с факелами в руках. Через четыре недели, в ночь с 27 на 28 февраля, огонь охватил камни Рейхстага. В этом обвинили коммуниста Маринуса ван дер Люббе, однако уже тогда многие подозревали, что поджог был делом рук нацистов. Пожар послужил предлогом для начала преследования противников и закладывания основ Gleichschaltung – процесса синхронизации всех государственных структур, который в итоге помог нацистам получить полный контроль над страной. Прогнозы Эриха Мюзама и Эрнста Толлера оказались верны.

Десятого мая в двадцати двух немецких университетских городах сжигали книги. В Берлине в тот день обещали проливной дождь, поэтому организаторы привезли с собой канистры с бензином. Почетным гостем мероприятия был Йозеф Геббельс, вновь назначенный министр пропаганды. Запись в его дневнике: «На закате – речь на площади перед Оперой. Перед костром, где сгорали брошенные студентами поганые книги. При огромном стечении народа. Я в отличной форме».

Геббельс действительно был в отличной форме. Об этом свидетельствует фотография: стоя, воодушевленно жестикулируя, доктор филологических наук Йозеф Геббельс науськивает студентов, которые слушают его с восхищенными, озаренными огнем лицами. Сохранилась звукозапись того, что он выкрикивал:

В последние четырнадцать лет, в течение которых вам, дорогие студенты, приходилось молча терпеть поношения и унижения Веймарской республики, библиотеки были наполнены погаными, грязными книгами «литераторов асфальта»!

Среди «литераторов асфальта», чьи книги полетели в огонь, числились Генрих Манн, Вальтер Беньямин, Бертольт Брехт, Альфред Дёблин, Лион Фейхтвангер, Марилуизе Фляйсер, Георг Гросс, Эдён фон Хорват, Георг Кайзер, Альфред Керр, Эгон Эрвин Киш, Карл Краус, Клаус Манн, Альберт Эйнштейн, Карл фон Осецкий, Эрвин Пискатор, Альфред Польгар, Эрих Мария Ремарк, Йозеф Рот, Эрнст Толлер, Курт Тухольский, Арнольд Цвейг, Стефан Цвейг, Теодор Вольф, Георг Бернгард и Эрих Кестнер.

Последний присутствовал лично. Он был одним из тех немногих, кто добровольно остался в Берлине. Закутанный в плащ, зажатый между безбородыми мужчинами в форме СА, Кестнер стал свидетелем того, как студенты бросали книги в костер и произносили «прокламацию огня». У второго костра прозвучало его имя вместе с именами Генриха Манна и писателя-пацифиста Эрнста Глейзера: «Против упадка и морального разложения! За дисциплину и нравственность в семье и государстве!». Кестнер рассказывает, как представители «коричневой студенческой гвардии» неотрывно смотрели прямо вперед, на пламя, охватившее развевающиеся страницы книг, и на «чертенка-кривляку», продолжавшего свои обличительные речи.

Он осторожно удалился. За его спиной догорал костер, и присутствующие затянули «Песню Хорста Весселя». После пожара пришел Ужас. Ужас, с большой буквы, о котором правильно сказал Генрих Гейне, более века назад вложивший в уста одного из персонажей своей пьесы «Альманзор» следующие слова: Dort, wo man Bucher verbrennt, verbrennt man am Ende auch Menschen («Там, где сжигают книги, впоследствии сожгут и людей»). Но это уже другая история.

В качестве эпилога

Это действительно другая история, и я не думаю, что когда-либо напишу ее: я не знаю как. Однако я не хотел бы заканчивать свое повествование, не заглянув мельком в последующие годы. Кроме того, я еще должен кое о чем вам дорассказать. Например, о том, что случилось с Хануссеном.