Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами

Богема, та, какой я ее знал, более не существует; да, есть личности, которые размахивают руками и говорят как богема, но не более того. «Романское кафе» – это биржа ценных бумаг, на которой продаются и покупаются мнения. Никто не может думать всерьез, что это есть место собраний свободных душ, бродяг, которые поднимают свой голос, изгоев по собственному выбору, как это было в «Западном кафе». Я ходил в «Западное кафе» и между литературным трудом с воодушевлением идеалиста поддерживал живость духа с помощью игривых затейливых шуток, легкости, абстракции, критики, злобных острот и делился с остальными своими мыслями, мы вместе обсуждали их. Сегодня же фойе театра превратилось в сцену, а кафе – в рассадник прописного радикализма, в котором минимум радикализма творческого.

Этот абзац похож на эскападу ностальгирующего человека, не сумевшего приспособиться к новому. Тем не менее в главном он прав: золотой век берлинской богемы остался позади; по правде сказать, с тех самых пор, как на смену «Западному кафе» пришло «Романское кафе». Самостоятельно изгнавшие себя из «Западного» пока еще были растворены среди остальных клиентов нового заведения, и, пожалуй, только за «столом Revoluzzer’ов» – и за столиком Хёкстера – чувствовался старый дух, та дурная и маргинальная атмосфера, которая шокировала добропорядочный люд. Что же произошло? Ничего из ряда вон выходящего; просто времена изменились. Берлин теперь был не тот, что до войны. Тем более в конце 1924 года, когда уже чувствовалось улучшение экономической ситуации. Инфляция исчезла, словно по росчерку пера. Мы можем снова вернуться к этой теме, потому что так оно и было: она исчезла благодаря простой подписи.

Это произошло в конце предыдущего года. Сначала понадобилось поменять руководство Рейхсбанка. Эта мера была вынужденной, поскольку президент банка, Рудольф Хавенштейн, скоропостижно скончался в ноябре 1923 года, не выдержав давления и критики. Его преемник, Ялмар Шахт, приказал немедленно ввести Rentenmark – рентную марку. Если до тех пор, чтобы купить один доллар, требовались четыре миллиарда двести тысяч бумажных марок, теперь было достаточно четырех рентных марок и двадцати пфеннингов. Операция была рискованной, потому что с новой монетой в заклад шли все богатства страны: земли, недвижимость, промышленность, товары. Кроме того, несмотря на то что государственные органы, естественно, приняли рентную марку в обращение, она не имела еще законной платежной силы, поскольку не существовало юридических оснований для ее признания. Однако эта мера имела успех прежде всего потому, что новая монета – которая изначально планировалась как временное решение, – впоследствии была признана населением. Таким образом, стало возможным остановить эмиссию «односторонних» купюр, цены прекратили расти, и один из чиновников казначейства с этого момента стал следить за устойчивостью курса. Одним словом, исчезла инфляция и появились основания для роста экономики. То, что назвали чудом рентной марки.

Инфляция была не единственным призраком, пугавшим Веймарскую республику осенью 1923 года. В субботу, восьмого числа все того же ноября, группа лиц, связанных с Национал-социалистической немецкой рабочей партией (НСНРП), ворвалась в мюнхенский пивной зал Bürgerbräukeller, где собрались члены местного мюнхенского правительства. Лидер ворвавшихся – в коричневой рубашке, с геометричными усами и револьвером в руке – встал на один из стульев, выстрелил в воздух и заявил, что он выступает против «еврейско-марксистского выводка», и призвал к «национальной революции». Он планировал заручиться поддержкой баварского правительства и, подражая Римскому маршу «чернорубашечников» Муссолини, начать со своими «коричневорубашечниками» марш на Берлин.