Кафе «Ностальгия»

Я сменила квартал после своей скоротечной поездки в Гавану. Едва ли я могу касаться этой темы без того, чтобы у меня не начался спазм в гипофизе. Я уже решила бросить работу фотографа, но один французский коммерсант упросил меня поехать вместе с ним, поскольку ему нужны были наглядные результаты его поездки. А мне нужны были деньги. Я поклялась, что никогда больше не вернусь, но чего отрицать, определенного рода зависть овладела мной. Хотя я и не ждала чего-то особенного от этой поездки. Боялась столкнуться с живыми трупами. Мне следовало оплатить визу на въезд в мою собственную страну. Я бросила в чемодан четыре смены белья, чистые пленки и фотопринадлежности. Самолет приземлился в гаванском аэропорту рано утром с привычным для «Кубинской авиации» опозданием; старая шутка: «Какая компания самая религиозная в мире? – "Кубинская авиация" – летает как Бог на душу положит». Я провела два часа в таможне, ожидая, когда досмотрят багаж. Шум, крики да еще нервозность – хоть уши затыкай, коммерсант попросил меня не привлекать к себе особого внимания: он не хотел, чтобы всем стало известно, что я кубинка, на что я иронично улыбнулась: даже сам Папа Монтеро [126]сейчас не догадался бы об этом.

Выйдя из этого ничейного пространства, перейдя эту ужасную для психики границу, я ступила на размягченную мостовую и вдохнула полной грудью аромат моей земли. Боже, я почувствовала запах детства, моих друзей! У меня было немного времени, нас тут же посадили в ведомственный автобус и отвезли в гостиницу такого же ранга. Я провела четыре дня в автобусе с тонированными стеклами, разъезжая по министерствам с одной встречи на другую, с объективом у глаз, который отделял от меня реальный мир. В последний вечер я смогла выбраться на Малекон, оттуда укатила на такси в Санта-Крус-дель-Норте, а на обратном пути прошлась пешком по опустевшей и разрушающейся Старой Гаване. Я поплакала возле своего дома, потом поехала туда, где мы гуляли с друзьями. Попросила таксиста притормозить возле тюрьмы «Ла-Кабанья», где досиживал свой срок Монги.

Я вернулась и не вернулась, так как не смогла бы толком ничего рассказать, потому что не увидела ничего, кроме нищеты, лишений и душевной боли. Несмотря на то что кое-где в старинных патио народ танцевал под барабан бата и девушки, промышлявшие на Малеконе, выглядели здоровыми и жизнерадостными, вялость сквозила повсюду. Но где-то рядом текла настоящая жизнь, и этому городу нужно было стараться жить без уныния, хотя бы внешнего. На следующее утро я улетала.

На таможне у меня изъяли пачку отпечатанных фотографий под тем предлогом, что на них зафиксированы стратегически важные объекты. Французский коммерсант брызгал слюной, он был на грани нервного припадка, ведь ему не удалось добиться своей цели – купить жене пляж, чтобы понастроить на нем разных отелей. Он прошел через таможню, изрытая налево и направо проклятия – как нас только не арестовали?! В принципе, я была довольна: черт тебя дери, жополиз проклятый, ты и теперь будешь говорить во Франции, что Этот Остров – просто чудо! Я поднялась на борт самолета с ощущением, что меня здесь и не было, с угрызениями совести от того, что приехала сюда почти как сообщник, с тоской, разъедающей душу. Больше ни ногой. Никому не скажу, что возвращалась, подумала я. Никогда себе этого не прощу. Вот таким вот штришком, прямо скажем дерьмовеньким, я завершила свою эпопею с фоторепортерством и ура-патриотическим затмением.