Кафтаны и лапсердаки. Сыны и пасынки: писатели-евреи в русской литературе

В сорок пятом году в Кенигсберге, городе Иммануила Канта, поэт Сельвинский задался вопросом: «Кто мы?» Не мы, то есть племя, к какому принадлежал крымчак Сельвинский, а мы, русские, мы, Россия. И ответил на этот вопрос — не себе, миру ответил:

Нет, мы не скифы. Не пугаем шкурой.
Мы пострашней, чем копьеносный бой.
Мы — новая бессмертная культура
Мильонов, осознавших гений свой.

Нам не нужны ни ваши цитадели,

Ни пахоты, ни слитки серебра, —
Поймите же: иной, великой цели
Народ-мыслитель посвятил себя.

Как эти танки заняли дороги,

Так и уйдут, когда увидим прок.
Еще не все подведены итоги,
Но к вам пришла Россия как пророк!

Кто возьмется сказать, подведены ли нынче все итоги. Но танки ушли, и ушла, исполнивши свой пророческий жребий, Россия, так и не дождавшись в Европе проку, какого ждала.

Этого не дано было поэту Сельвинскому увидеть. Но, когда жизнь его повернула на последний десяток, увидел он вновь, увидел и вспомнил, кто он и откуда, и услышал звук шофара:

В рыдающей молельне
Взвыл бычий рог.
Был в этом древнем вое
Такой исступленный стон,
Как будто все вековое
Горе выкрикивал он!
Всю тоску и обиду,
Мельчайшей слезинки не пряча,
Глубже псалмов Давида
Выхрипел рог бычачий.
Пока он вопил от боли,
Пока он ревел, зверея,
На улицу вышли евреи,
Не убиваясь более:
Теперь от муки осталась тихая усталость.

Тихая усталость низошла и на крымчака Сельвинского, но даже и в усталости этой он нашел в себе силы еще раз лягнуть, еще раз пнуть: «О, что же ты скажешь, рабби, пастве своей потрясенной? Ужели в душонке рабьей — ни-че-го, кроме стона? Но рек он, тряся от дрожи бородкой из лисьего меха: — В’огавто л’рейехо комейхо! — все земное во власти Божьей…»

Вот, уже одной ногой в могиле, опять заговорил поэт Сельвинский, искавший отцов себе среди остготов, словами своих праотцов.

Вратарь республики Л. Кассиль

«Вдруг Ося спрашивает:

— Леля, а Леля? Ты говоришь: еврей. А что такое еврей?

— Ну, народ такой… Бывают разные. Русские, например, или вот дошлые. „Дошлый народ, — папа говорит, — есть“. Немцы еще, французы. А вот евреи. Папа — еврей, ты — еврей…

— Мы разве евреи? — удивляется Оська. — Как будто или взаправду? Скажи честное слово, что мы евреи.

— Честное слово, что мы — евреи.

Оська поражен открытием. Он долго ворочается. И уже сквозь сон я слышу, как он шепотом, чтобы не разбудить меня, спрашивает:

— Леля!

— Ну?

— И мама — еврей?

— Да. Спи».

Ночь прошла в тревожном сне. А наутро, проснувшись до зари, Оська опять за свое:

«— Мама…

— Ты зачем проснулся? Спи.

— Мама, — спрашивает Ося, садясь на постели, — мама, а наша кошка тоже еврей?»

Так два брата, Ося и Леля, сыновья доктора Абрама Кассиля, служившего в немецкой слободе Покровск, позднее город Энгельс, на Волге, постигали до Октябрьской революции свое еврейство. Об этом рассказал нам старший брат, Леля, ставший знаменитым советским писателем Львом Кассилем, в своих повестях «Кондуит» и «Швамбрания», которые вошли в золотой фонд советской детской литературы.

Летом пятьдесят пятого года со своей первой повестью я был приглашен к Льву Кассилю. Он жил тогда в проезде МХАТа, дом 5/7, квартира 23. Не на всех дверях были указаны номера квартир, человек, который спускался по лестнице, любезно, на старый московский лад, обратился ко мне: «Сударь, кого ищете?» Я сказал, что ищу Кассиля, Льва Абрамовича. «Кассиля? — поморщился он. — Абрамыча? Какой еще Абрамыч, здесь, слава Богу, Абрамычи не живут». Я сказал, не знаю, живут ли здесь Абрамычи, но один, Кассиль Лев Абрамович, писатель, здесь живет в квартире № 23. «А, — схватился человек, — так бы и сказали сразу: двадцать третья квартира — это где жил Собинов. А то какие-то Кассили, — он произнес с ударением на первом слоге, — Абрамычи, писатели. Мое почтение, рад служить».

Я рассказал Кассилю о встрече на лестнице. Он шумно, размахивая руками, ответил: «Да мало ли кретинов на свете! Знают они, прекрасно знают Левку Кассиля, хоть и жид. А квартира эта действительно Собинова: моя жена — дочь Собинова».

Разговор зашел о последней повести Кассиля «Ранний восход», беллетризованной истории талантливого художника-подростка Коли Дмитриева, безвременно, от случайного выстрела, погибшего на охоте. Я сказал, трудно представить себе, что автор «Швамбрании» и «Раннего восхода» — одно лицо.