Кайкен

— Я майор полиции, работаю в уголовном розыске Парижа, но это дело носит для меня личный характер. — Пассан понял, что должен говорить не как сыщик, а как обеспокоенный муж. — Здесь я иностранец. Никакими законными правами вести следствие не располагаю. Но главное, я сам по уши втянут в эту историю. Это моей собаке выпустили кишки. Разрубленная надвое женщина была моей лучшей подругой. Если вы мне не поможете, следующей жертвой станет моя жена.

Психиатр огладил бороду. Вся верхняя половина его лица теперь свелась к двум вытаращенным глазам, окаймленным кукольными ресницами.

— Вы подозреваете Аюми Ямаду? — наконец спросил он.

По-французски он говорил свободно и почти без акцента, как, впрочем, и Сигэру, и Наоко. С этим Пассану неслыханно повезло.

— У меня нет в том никаких сомнений. Убийства соответствуют ее психологическому профилю?

— Да. — Доктор нервно теребил свою бороду, достойную библейского пророка.

— Она способна на убийство?

— Да.

— Но вы не сочли необходимым поместить ее в закрытую клинику?

Такэси ответил не сразу. Но не потому, что подбирал аргументы в свою защиту, а потому, что хотел быть как можно более убедительным.

— Я не наблюдал Аюми уже много месяцев.

— С какого точно времени?

— С конца прошлого года. Тогда мне показалось, что ее состояние… скажем так, стабилизировалось. Я снова увиделся с ней только на похоронах ее отца.

— Она вас пригласила?

Уэда кивнул.

— В Японии это принято? Я имею в виду, звать своего психиатра на похороны отца?

— Вовсе нет, — улыбнулся врач. — Это было послание.

— Послание?

— Ну, я так полагаю. Понимаете, я думаю, что отца убила она.

— Нам говорили, он покончил с собой. — Оливье переглянулся с Сигэру.

— К такому выводу пришло официальное следствие. Ямада Кисидзиро повесился, но самоубийство могло быть инсценировано. Аюми очень умна.

— Вскрытие производилось?

— Нет.

— Почему она могла бы убить своего отца?

— Потому что ненависть всегда берет свое, даже если проходит много времени.

Пассан снова взглянул на Сигэру. Шурин рассказывал, что отец Аюми, овдовев, так больше и не женился и один воспитывал дочь. И что они были очень близки.

— Инцест? — предположил Пассан, проявив отсутствие воображения.

— Ничего подобного. Секс тут совершенно ни при чем.

Уэда снова принялся теребить бороду, как будто поглаживал домашнего зверька. Полицейский на своем веку допросил тысячи свидетелей и подозреваемых и сейчас нутром чуял: психиатр выложит ему все.

— Я познакомился с Аюми, когда ей было двенадцать лет, — начал тот. — Ее привели ко мне после попытки самоубийства.

— Она хотела повеситься?

— Нет. Наглоталась таблеток. В то время я работал в больнице Кейсацу Бёин. Аюми поместили в стационар. Поначалу она не шла на контакт с врачами, но не только потому, что не могла говорить. Просто она была… замкнута на себе, целиком и полностью. Мне понадобилось немало времени, чтобы добиться ее доверия. Пришлось даже выучить язык глухонемых…

Он говорил хорошо поставленным внушительным голосом. Такими голосами говорят гипнотизеры.

— Понятно. — Пассан покосился на часы. — А потом?

— Отец с раннего детства подвергал ее чудовищным мучениям. В физическом смысле слова.

Вот этого Пассан никак не ожидал. Ему показалось, что воздух, напитанный ароматами благовоний, сгустился в комнате.

— Законченный психопат, — продолжал Уэда. — Человек, лишенный всего человеческого. Он получал удовольствие, глядя на чужие страдания. Особенно на страдания родной дочери.

— А жена?

— Она умерла. Утонула. Как именно, осталось неизвестным. Так что можно строить любые догадки. Но я всегда твердо верил, что Аюми говорила мне правду. Каждую ночь отец приходил в ее комнату и подвергал ее истязаниям.

— У нее остались шрамы?

— Немного. Ямада знал, где расположены самые болезненные точки не на теле, а внутри его. Он ведь был гинекологом, понимаете?

— Помимо интуиции психиатра, у вас есть доказательства? — Сыщик в душе Оливье заставил его задать следующий вопрос. — Ведь не исключено, что Аюми росла трудным ребенком и в переходном возрасте…

— Доказательство у нее в горле.

— Не понял.

— Аюми немая не с рождения. Отец перерезал ей голосовые связки, чтобы она не кричала.

Пассан вспомнил, почему в ночь проникновения в дом незнакомца Диего не залаял. Пожалуй, дополнительных доказательств не требовалось. Лишив собаку голоса, японская подруга Наоко словно расписалась в совершенном преступлении.

— У нее в жизни не было ничего, кроме боли, — продолжил психиатр. — Но потом она познакомилась с Наоко, и все изменилось. Подруга стала для нее новой семьей, основанной на началах добра и взаимопонимания. Но через несколько лет Наоко уехала в Европу, а Аюми снова попала в лапы к отцу. Ее положение усугубляло то, что она чувствовала себя брошенной. Преданной.

Ну, эту часть истории Пассан практически реконструировал самостоятельно.

— Что было потом?