Кайкен

Осмотр дома ничего не дал, равно как и пробы, взятые криминалистами. Сейчас проводилось вскрытие зародыша.

— Кто им занимается?

— Какой-то ветеринар. Координаты я тебе дам.

— Удалось узнать, откуда обезьянка?

— Отслеживаем каналы, зоомагазины, зверинцы, но сейчас через Интернет ты можешь купить себе орангутана без всякого ветконтроля.

— Таможни?

— Тоже проверяем. Вот только Реза давит на нас, чтобы брались и за другие дела.

Пассан промолчал. Не вставая из-за стола, протянул Фифи ксерокопии.

— А это что?

— Выписки из досье Гийара.

— Какого еще досье?

— «Социальной помощи детству».

— Значит, дело выгорело?

— Не то слово. Здесь ты найдешь центры, семьи и приюты, в которых жил Гийар. Для начала поезжай в больницу, где он родился. Попробуй узнать, кто его мать и отец.

— Пассан, мне не разорваться…

— Ты мне должен, ясно? — Оливье встал и подхватил свой пиджак.

Фифи кивнул. Пассан прикрывал бесчисленное количество его косяков: неявки, пьянки, передозы, рукоприкладство, не говоря уже о левых сделках с наркотделом — изъятые наркотики по самым низким ценам…

— Перезвони мне, как только что-то узнаешь, — приказал Пассан, открывая дверь.

— А ты-то куда намылился?

— В небольшое паломничество.

32

До приюта Жюля Геда Пассан рассчитывал добраться за полчаса. Всю дорогу он размышлял. Зачем понадобилось это новое расследование? Он ведь даже не уверен в том, что прошлой ночью в его дом проник именно Гийар, и уж тем более в том, что сведения о его происхождении помогут доказать вину.

Но Пассану необходимо было двигаться, говорить, действовать. Все лучше, чем сидеть взаперти в кабинете.

Он позвонил в школу, где учились его сыновья, — все в порядке. Позвонил Гае, их бебиситтер, — как обычно, она зайдет за ними в половине пятого. Позвонил Паскалю Жаффре и Жан-Марку Лестрейду, парням из своей команды, согласившимся с шести часов вечера вести наблюдение за его домом. Он вернется туда, чтобы провести с мальчиками абсолютно нормальный вечер. И это будет труднее всего.

Миновав Порт-де-Баньоле, он поехал по авеню Гамбетта в сторону улицы Флореаль. Улицы все больше сужались, словно сдавливая его грудную клетку. Неужели он так волнуется? Сейчас не время поддаваться эмоциям.

Он припарковался под платанами, обрамлявшими улицу. С самого полудня ярко светило солнце, наконец-то было похоже на настоящий июнь. На асфальте трепетали тени от деревьев, слепящие лучи пробивались сквозь листву. Он чуял лето в дрожании воздуха, запахе жженой резины, в щебете птиц, перебивавшем шум машин. Звоня в ворота центра, Пассан сбросил шкуру задерганного полицейского: сейчас им скорее владела странная печаль.

Железная дверь с щелчком отворилась. Никто его не встречал. Он прошел через парк. Все здесь было не таким, как в его воспоминаниях. Лужайки, строения, аллеи теперь выглядели маленькими и жалкими. Когда он был ребенком, эти газоны казались ему равнинами, а кирпичные блоки — крепостными стенами. Сейчас перед ним предстали трехэтажные домики, окруженные палисадниками не больше муниципальных сквериков.

Он шел по аллее и, как ребенок, старался не наступать на тени каштанов. В его время в Геде жило до шестисот воспитанников, потом стало меньше. Теперь их здесь не больше сотни, раскиданных по яслям, начальной школе, коллежу и лицею. А специальность все та же — каторжные судьбы.

В семидесятых годах центр прозвали «воровской школой». Ребятишки группами ездили по третьей ветке метро Пон-де-Левалуа — Гальени, охотясь за бумажниками. Стайка воробышков с ловкими руками. В каком-то смысле эти вылазки стали для него подготовительным классом полицейской школы. Конец этой игре положил несчастный случай. На платформе одной из станций Дидо-цыган никак не хотел выпускать дамскую сумочку, за которую крепко держалась ее владелица. Ручка оторвалась, когда подъехал поезд. Мальчишка выжил лишь потому, что его тело и голова в длину оказались чуть меньше ста сорока сантиметров — расстояния между рельсами. Однако ноги ему отрезало.

Войдя в холл первого здания, Пассан окунулся в прохладу и полумрак. На полу — шахматный узор из плиток. Натертые лестницы, тишина, пропахшая дезинфекцией. Он был в административном корпусе, некогда означавшем неприятности и наказания. Вокруг ни души. Пассан постучался в несколько дверей, наконец отыскал какую-то секретаршу.

— Могу я поговорить с Моникой Лами?

— По какому вопросу?

— Я бывший воспитанник. — Он показал букет пионов, купленный по дороге.

Женщина без всякого энтузиазма сняла трубку.

Моника, военная хитрость. Воспитательница с незапамятных времен и его единственная связь с прошлым. За прошедшие тридцать лет они виделись всего два раза. В 1993 году она не поленилась приехать на церемонию выпуска в Высшей школе полиции, а спустя десять лет заходила на набережную Орфевр, чтобы поговорить о парнишке из коллежа, которого привлекли за квалифицированную кражу и нанесение увечий. В память о добром старом времени Пассан сделал необходимое. Вот и все. Не считая того, что каждый год на День матери он посылал ей цветы.