Кайкки лоппи

Сто двадцать рублей красными и фиолетовыми купюрами упокоились в бумажном кошельке.

— Все, — произнес Федя. — Мы в расчете.

Ромуальд согласно кивнул головой, свободной правой рукой вытащил из-под курсантского ремня длинную тонкую заточенную спицу с удобной рукоятью, как у штопора, и резко всадил ее в крышку стола.

— Почти в расчете, — сказал он, а Бэн простонал букву «А», потому что спица воткнулась в имитатор дерева сквозь его любимую ладонь.

Все опять удивились, но Ромуальд не решился больше проводить время в столь торжественном зале. Сдернув струну с шеи морщившегося Бэна, он взмахнул ею, как цепом, и приложился гирькой по скуле «сонного». Тот почему-то упал под ноги к Феде. Но и Федя недолго оставался на ногах — Ромуальд всем своим сорок пятым калибром зарядил ему под живот. Сидевшего парня снова стошнило.

Потом было просто: струна вернулась в рояль, часы — на руку, кроссовки в рундук. Ромуальд разделся и лег спать. Его трясло нервной дрожью так, что он боялся привлечь внимание своих товарищей — еще чего не так подумают! Он даже почувствовал некоторое облегчение, когда часов в двенадцать ночи дверь к ним в кубрик открылась и чей-то голос произнес:

— Эй, парни, есть среди вас Карасиков? Карасиков, на выход!

Ромуальд вздохнул и сел в кровати.

— Сейчас выйду, — сказал он.

4

Дневальный, совсем незнакомый однокурсник-механик, смотрел без любопытства.

— Пошли, Карасиков, там тебя армейцы спрашивают, — сказал он.

Армейцами были те курсанты, что имели незадачу поступить в «речку» уже после армии. Их было не так уж и много, командный состав их всячески берег и оберегал от повседневных казарменных прелестей: выход в город для них был свободным, в наряды они не заступали. Короче, только учись, товарищ! А вот с этим обстояло похуже. Несмотря на свой уверенный и серьезный внешний вид, учеба давалась со скрипом. Особенно ненавистный английский язык.

Ромуальд шел за дневальным и прислушивался к своим ощущениям: наличествовало все, кроме, разве что, любви и страха. Любить пока было некого, а бояться не хотелось. Стыд почему-то мучил больше всего. Не привык он быть в центре событий, даже такого мелкого местного масштаба. Хотелось одиночества, или маминого участия.

В каптерке приглушенно звучала музыка. Ромуальд узнал модный «Savage». «Празднуют, что ли?» — подумалось ему, и он вошел в дверь, повинуясь молчаливому жесту дневального.

Три человека за маленьким столиком действительно отмечали наступление общегосударственного праздника. Братская могила килек в томате, вываленная на тарелку, нарезанный плавленый сырок «Дружба», явно домашние маринованные грибы и хлеб — стол богат по меркам талонного обеспечения населения пищей. Алкоголя видно не было, но это не значило абсолютно ничего. Чуть подальше от стола сидели Бэн с перебинтованной рукой и «сонный» курсант с бессмысленными глазами.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Ромуальд. — Поздравляю вас с наступающим праздником.

Трое армейцев подавили улыбки, переглядываясь друг с другом.

— И вас тоже, — сказал один из них.

Бэн ничего не ответил, только глянул, как смотрят в революционных пьесах молодые большевики на царских полицейских сатрапов. «Сонный» лишь вздохнул.

— Присаживайся, парень, — указал небрежным жестом на свободную табуретку один из армейцев. Ромуальд вспомнил, что его зовут Леха, но товарищи кличут «Сидор».

— Вот стало быть, ты какой, — добавил другой и повернулся к приятелям. — Большой мальчишка.

— Как звать-то тебя воин? — это уже третий, самый важный и усатый.

— Ромуальд, — представился он и присел на предложенное место.

Бэн фыркнул и что-то сквозь зубы проговорил. Выругался, наверно. «Сонный» снова тяжело, по-коровьи, вздохнул.

— Не, это очень забубенно, — сказал усатый. — Как пацаны во дворе звали?

— Карасем, — пожал плечами Ромуальд.

Все засмеялись, даже Бэн. Только его приятель вновь никак не отреагировал. Сидел и рассматривал нормы довольствия курсантов на противоположной стене.

— Тоже не подходит, — покачал головой усатый. — Не очень почетно по-флотски. Надо что-то придумать.

— Будешь Кромом, — резко выдохнул Сидор.

Все даже вздрогнули и начали тревожно озираться.

— Переведи! — предложил второй армеец.

— Ну, Карасиков Ромуальд если сложить вместе, получится Кром.

— Как батарейка «Крона», — сказал усатый. — Согласен?

— Ладно, — кивнул Ромуальд, ничего обидного он в этом не замечал.

Откуда-то из угла вышел средней упитанности кот с ободранным в кошачьей битве ухом и, приблизившись к столику с закусью, начал принюхиваться, шевеля усатыми щеками в такт дыханию.

— Ну тебя нафик, Федя! — сказал усатый и пихнул кота ногой. — Ты же только из помойки.

Федя неохотно отошел в сторону и начал демонстративно вылизываться, задрав к потолку вытянутую заднюю ногу.

— Парни, дайте ему бутылкой по башке! — усмехнулся второй армеец.

«Значит, есть все-таки что-то у этой честной компании», — подумал Ромуальд совершенно отвлеченно.