Кайкки лоппи

Вова крепко выпил с кем-то, может быть, даже и с отражением в зеркале. Присел на койку, потерял сознание, упал на палубу, принял удобную позу и счастливо проспал до самой своей вахты. Пришел его будить матрос Ромуальд, постучался, как водится. Второй штурман булькнул что-то в ответ, не открывая глаз, впрочем. Ромуальд, решив, что ему сказали: «Войдите», смело открыл дверь с загадочным стуком обо что-то и протиснулся в получившуюся щель. Вова в это время пытался встать на ноги, на лбу ужасным бордовым рубцом горел шрам, глаза налились кровью. Матросу настолько не понравился его внешний вид, что он резво убежал на мостик и тут же доложил третьему штурману, что, похоже, он сломал голову второму помощнику капитана. А в это время Толя-Нос собственной персоной прятался возле штурманского стола. Блюмберг эмигрировал, Вове до смерти голову разбили — так можно и годовой премии лишиться! Такая мысль очень не понравилась мастеру, он уже открыл, было, рот, чтобы гневно заклекотать, но тут в рубку ввалился Вова.

Он действительно выглядел не самым лучшим образом, весь плоский, как камбала, а на лбу — рубец в пять гигантских сантиметров.

— Что это? — вскричал капитан и пальцем ткнул второму штурману в голову.

— Ах, оставьте, — ответил Вова и тяжело сел в штурманское кресло.

Толя-Нос пробежался по рубке два раза с одного борта до другого, потом бросился на выход.

— Я на вас жалобу напишу! — донеслось уже из дверей.

— Коллективную, — согласился Вова и со второй попытки закурил сигарету. — Чего такой шум?

Постепенно цвет лица его стал более привычным — зеленым, шрам поблек и почти исчез. Вообще-то, конечно, морда стала розовой, борода — встопорщенной, но рубец действительно стал почти незаметным.

— Да, досталась мне эта отметина при самых странных обстоятельствах, — начал Вова. — Нужно мне было с женой развестись, выгоняла она меня из дому, нападала вместе со своей мамашей всячески, ругалась постоянно. Я по утрам с дочкой виделся, в садик ее отводил, разговаривал, объяснял, как мог. Хорошая она у меня девчонка. А потом собирался идти заявление на развод писать. Но как-то не получалось все — почему-то напивался перед этим в соседнем с судом баре. Так и уехал на пароход неразведенным. А что — жене хорошо, она деньги мои все получала, а я жил на подножном корму — на суточных.

Настал конец марта, на купленной «Вольве» поехал я домой. Решил: сделаю дочке подарки, что набрал за рейс, напишу заявление и стану вновь никому ненужным, то есть холостым. Пока добирались с враждебной нам в таможенном отношении Эстонии, где в порту Пярну застал нас дембель, через очень враждебную в таможенном отношении Россию до дому, случился поздний вечер. Где-то в десять вечера подъехал я сквозь удивительно сохранившиеся сугробы к бывшему своему дому. Там меня, естественно, никто уже не ждал: дочка спать легла, ну, а жена…

В общем, постоял я немного во дворе, решаясь выйти из машины, наконец, решился. Огляделся — никого, в соседствующей больнице темно, только в кочегарке пьяный ругается, дровами в тележку бросаясь. Постучался в дверь, дом четырехквартирный, старинной финской постройки, для каждого постояльца — отдельный вход.

Дверь через некоторое время зловеще распахнулась. Выходит чурка по пояс голый, обросший волосом настолько, что его даже хочется потрогать, как пуделя. Посмотрел я снова на номер квартиры — вроде все сходится.

— Чиго надо? — спросил чурка.

Назвал я позывные своей жены, но сам пока не до конца понимаю, может, продала она квартиру уже?

— Сичас, — говорит «пудель». — Погоди.

Закрыл дверь и ушел куда-то. Грустно стоять перед былым домом, надеялся я на что-то. Тосковал в морях по семье, все-таки.

Вдруг дверь снова широко раскрылась, а из квартиры, вроде голос жены раздается — слов ни разобрать, но интонация какая-то испуганная.

Давешний чурка выходит, а правую руку за спиной прячет. Глаза бешенные, разве что пена изо рта не идет.

— Убирайся, чимо! — говорит. — Чтоб я тибя болше ни видел!

Я даже назад обернулся: кому это он говорит?

— Что? — переспросил.

Он же, подлец, взмахнул той рукой, что за спиной прятал и топором мне прямо в лоб — бац! Хорошо, топор маленький оказался, практически туристический. Но воткнулся в голову — будь здоров! Торчит рукоятка, как рог, даже снимать страшно. Потрогал я ее, а чурка все орет, распаляется, как он тут царствовать будет и всех собак порежет, как свиней и баранов.

— Тихо, — говорю ему. — Дочку разбудишь. Потом про своих овец расскажешь.

Повернулся, подобрал пакеты с подарками, что выронил от неожиданности, и пошел прочь. Хотел, было, в машину сесть, да топорище торчит здорово, побоялся, что не влезу. Кровь пошла, в глаза затекает, дорогу плохо видно. Решил в больницу податься, тогда еще без медицинских полисов людей спасали.

Вошел в приемный покой, там за конторкой медсестра спит, аж белая шапка на пол упала. Покашлял я для приличия, чтоб разбудить, вижу, что просыпаться начала, и говорю:

— Извините за беспокойство, тут у меня за время рейса рога выросли, не поможете ли мне от них избавиться?