Кайкки лоппи

«Как же так», – хотелось ему сказать. – «Ты ищешь истину, чтобы чувствовать себя человеком, достойным памяти всех своих предков. Я ее почти познал, но не вижу в ней ничего человеческого, только подлость, мерзость и злобу».

«Ты радуешься встречам с хорошими людьми, я ужасаюсь от необходимости общаться с плохими».

«Ты видишь красоту, способен вернуть ее людям, я же мучаюсь, осознавая, как вся эта красота гибнет».

«Ты созидатель, я всего лишь разрушитель, как и вся та сволочная когорта в мундирах и без. Чем больше разрушителей, тем сильнее хаос».

«Ты живешь уединенно, но общаешься со многими людьми, я живу в обществе, но ни с кем не знаюсь».

«У тебя есть вера, у меня – всего лишь пустота».

Лицо Ромуальда перекосило от тщетных усилий что-то сказать, спазм сделал невозможным попытку вдохнуть в себя воздух.

– Я сейчас милицию вызову, – не очень угрожающе произнес Художник.

– Я сам – милиция, – ответил Конкач, наконец-то обретя возможность дышать и говорить. Он повернулся к замершему человеку спиной и быстро пошел прочь.

– Ты одержим, добрый человек, – еле слышно прошептал Художник. – Неужели это бесы?

В гостинице Конкач не провел и десяти минут: взял сумку и ушел. Администратор Татьяна не успела даже поулыбаться с ним и побеседовать за жизнь.

Он просидел на автовокзале до девяти утра, купил билет на дневной проходящий автобус до Питера, мимолетом подивившись, что в такое болото иногда заходят междугородние автобусы, и отправился в милицию. Как ни странно, ни на этой, ни на ближайших улицах школ не стояло, только веселый детский садик, где сосредоточенные карапузы уже решали в песочницах, корабликах и машинках свои жизненно важные проблемы.

Камлаев был уже на месте, к тому же в полном одиночестве. Выглядел он не очень презентабельно, наверно, вчера все-таки изрядно приняли на грудь с коллегами.

– Ну, что? – обрадовался он, водя своим большим носом из стороны в сторону. – Как наши успехи?

– Скажи, Камлаев, – ответил угрюмо Конкач. – Зачем тебе сдался этот Художник?

Тот в ответ только поджал губы и округлил глаза, не найдя сразу слов.

– Если бы он воровал или скупал краденые иконы, или какие другие вещи – вы бы, наверно, его уже взяли. Но иконы чужие он берет на реставрацию, причем бесплатно. Если бы что-то полукриминальное было, разве вы бы своей большой милицейской бандой его не закрыли в кутузку? Что – не нравится борода? Так тысячи людей такие и поэффектнее ее еще носят. Тот же Боря Гребенщиков, или бывший Центробанк Дубинин. Он же не бомж, не пьяница и не бродяга. Что вам от него нужно?

– Какие Гребенщиков и Дубинин? – с мента сошло все похмелье, глаза начали щуриться от злости.

– Фамилия у тебя, вроде старинная, мудрость некоторую подразумевает, – Конкач говорил, глядя прямо перед собой. – Ведь вы же наверняка из одной школы выпускники. Он никого не трогает, живет своей семьей. Если бы в твою кто-то посторонний лез, ты бы радовался?

– Да он своих щенков даже в детский сад не водит, – Камлаев еще что-то хотел добавить, но Конкач его оборвал.

– У тебя, стало быть, дочки, а у него – щенки. Но ведь это – дети. Дети, Камлаев! Чудо жизни! Все дети. Это взрослые потом из них делают негодяев и бандитов, равнодушных и смотрящих собчаковские передачи. Дети изначально невинны, поэтому их и обмануть невозможно, они любую нечистую силу видят лучше всяких колдунов и экстрасенсов. Зачем ты, Камлаев, отвлекаешься на Художника, когда у вас по городу маньяки бегают? Кто в Новогоднюю ночь горло перерезал четырем человекам и выложил их на тропинку? Кто топил в реке девушек? Кто забивал насмерть одиноких пьяниц и совершенно беззащитных бомжей? Конечно, тут работать надо, искать, напрягать извилины. Проще ополчиться на честного человека, толкая его на самую незначительную ошибку, стоящую ему свободы. Камлаев, ты и твои единомышленники завидуете, черно завидуете. В жизни вы кто? Куски дерьма! Таковыми и останетесь.

– Да ты кто такой? – взвился со своего места мент.

Конкач достал из кармана свое удостоверение и командировочное предписание, подмигнул Камлаеву и порвал их, как сделанные из дрянной бумаги бланки. Конечно, настоящее, с гербом и тиснением, удостоверение порвать было очень сложно, но так оно и не было настоящим. Так, страховка.

Камлаев побагровел и заорал:

– Сволочь! Ты у меня сдохнешь на нарах! Кто ты такой?

– Я – Конкач, твою мать! – ответил Конкач очень ровным и тихим голосом.– Для тебя же я – смерть.

С этими словами, заставив мента поневоле прислушиваться, он ухватил того за затылок и резко ударил головой о письменный стол. Точнее, как раз о стеклянную банку с бычками, наличие которой всегда создавало атмосферу бескорыстной неусыпной заботы о гражданах. Как же – некогда даже пепельницу купить, да и не на что, типа.